Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
А вот утро началось с сердитой тётки Ульяны, что влезла в ложницу и начала выговаривать Настасье:
– Чего удумала? Какие ладьи? Там, чай, иноверцы. Чего на них глядеть? Норов настрого указал, чтоб тебя пустила с писарем, а как пустить, коли на берегу ветер гуляет. А ты хворая, исхудавшая, – чесала Насте волосы, туго косу метала, накидывала на плечи расшитую душегрею. – Да где ж видано, чтоб боярышня писарем заделалась?
А Настасье любопытно стало, да так, что тоска унялась и будто муть перед глазами рассеялась. Терпела боярышня тёткину заботу, стояла смирно, а
– Тётенька, пойду я. Вечор боярин велел в гридню к нему идти, – Настя пошла к дверям. – Не хочу, чтоб дожидался.
– Ступай, – перекрестила. – Ты себя не замай, как устанешь, сразу домой иди. Зинку с тобой отправлю, чтоб приглядела.
Насте только и осталось, что вздохнуть и принять удушливую тёткину заботу, да то, что глаз с нее не спускала и будто козу на веревке водила. Но все ж радовалась Ульяниным хлопотам, зная, что та ее любит и тревожится о ней.
По сеням шла неторопко, раздумывая. А как иначе? Боялась Норова, а пуще всего того, как встретит? Вечор добрым был, а нынче не осердится ли? Не станет ли попрекать ее, глупую, что сбежать хотела? Подошла к дверям и одним глазком заглянула. Увидала боярина Вадима за столом, испугалась чего-то и отпрянула.
– Страшно тебе? – Голос Норова послышался. – Входи, не опасайся. Я девиц поутру не ем, вот разве что к вечеру.
Пришлось идти:
– Здрав будь, – поклонилась и голову опустила низко: стыд донимал.
– Я-то здрав, а ты? – голос боярина потеплел. – Если так дальше пойдет, тебе к поясу надобно камень потяжелее привязать, инако унесет ветром. Где потом искать?
Настя головы не подняла, но почуяла, что Норов смотрит горячо и неотрывно. Не хотела боярышня наново его печалить и себе тоски добавлять, потому и в глаза не глядела. А миг спустя, вздохнула легче: в гридню влез писарь, чихнул и принялся жаловаться на болячки.
От автора:
Утешница – тряпичная кукла для детей. Считалось, что она могла унять детские горести.
Глава 19
– Никеша, боярышню не замай, – шептал Норов, пока шли к реке. – Углядишь, что озябла иль устала, домой ее гони.
– Да что ж я, изувер? – Никеша поторапливался, семенил за боярином, оглядываясь на Настасью и Зинку, что топотала позади всех по извилистой тропе с пригорка.
– Не изувер, – согласился Вадим. – Ты похлеще будешь. Дай догадаюсь, сей миг усядешься на тюк и только тебя и видели. Прикажешь боярышне скакать? Товар считать и мыт накидывать? Никешка, увижу, ухи отрежу.
– Тьфу, заноза ты, Вадька, – ругался писарь. – Куда ей скакать-то? Одни волоса и остались. И как так девка истаяла? Ты ли, что ли постарался? Запугал красавицу нашу, насел и маешь.
Вадим смолчал, слов не сыскал. А и что ответить, если он и есть изувер? Прилип к девице смолой, запугал, еще и руки распускал, как подлеток нещупаный.
Шел Норов, вздыхал, оглядывался на Настю. Та послушно шагала за писарем, смотрела по сторонам и брови изгибала. Вадим не разумел,
– Дедушка, – Настасьин голосок долетел до Вадима, – а что делать надобно?
– Да ты не трепыхайся, дело простое, – писарь оживился и поравнялся с боярышней. – С ладей товар носить стану на подводы. Так надо счесть сколь. С бочки деньга, с тюка – половинка. Это мыт за проход по Норовским землям. Все записать, а ладейщикам берёсту с боярской прикладной*. Колотушку* я прихватил.
– А сколь ладей? – Настя семенила рядом с писарем, торопилась. – А прикладная какая? А колотушка большая? А кто приплывет? Деда, а где ждать станем?
Норов вздохнул легче: защебетала кудрявая. Вилась вьюнком вокруг зловредного писаря, выпытывала. Вадим не утерпел, обернулся на девушку: глаза бирюзовые по плошке, брови изогнуты, а кудряхи потешно подпрыгивают и на легком ветерке колышутся.
– Настасья Петровна, ты чего застрекотала-то? – дедок радовался. – Вот колотуха, а вот прикладная. Не оброни, инако боярин руки повыдергает.
Норов взялся за опояску и остановился:
– Никеша, будет врать. Разговорился, не уймешь, – не хотел Вадим, чтоб Настя пугалась его лишний раз.
Дедок открыл рот ответить, а Настя – вот чудо – вперед него влезла:
– Что ты, деда, разве боярин так сделает? – глянула на Норова, но быстро потупилась. – Он бы никогда...
Вадиму сей миг захотелось и взвыть, и спеть разом. А как иначе? Его же кудрявая защищала, но перед ним же и виноватилась. Пока раздумывал, что лучше – песни орать или завывать – зловредный писарь рот открыл:
– Оно конечно, Вадим наш Алексеич ангел с крылами. Аж светится от безгрешия, – подтолкнул локтем Настю в бок. – И зачем ему мечи? Давно уж пора святостью ворога крушить.
Зинка, что шла позади всех, не сдержалась и фыркнула смешливо, Настя замерла, а миг спустя, приметил Вадим легкую улыбку на ее губах, будто отсвет той, что сияла на милом личике раньше.
Норову если и хотелось дедка унять, то вмиг и раздумалось: пусть веселит боярышню, а с него, Вадима, не убудет.
– Все верно, Настасья Петровна, не изувер я, – Норов напустил на чело раздумья. – Знаешь, с чего ворог обходит стороной Порубежное? Думаешь, сотни ратной боится? Никеша ужас наводит на лиходеев.
Настя смотрела недоверчиво, но в том увидал Вадим и толику любопытства.
– Не знала? Вся округа боится писаревой колотушки. Говорят, стукнет, так сразу семеро замертво падают. Куда мне с мечами до дедова оружия, – Норов брови насупил, кивал.
Настя улыбку спрятала, прижала к груди колотуху и отошла от дедка, мол, боюсь. Норов отвернулся, не желая хохотать, а вот Зинка прыснула и смеялась до того громко, что из ближних кустов птахи выпорхнули.
– Расколыхалась, не уймешь, – зловредный поругивался на Зинку. – Будет грохотать-то. А ты, Настасья Петровна, боярина поменьше слушай. Язык, что помело.