Пертурабо: Молот Олимпии
Шрифт:
Несчастных без разбора сгоняли к стенам и рвали на куски очередями реактивных снарядов. Дома предавали огню вместе с обитателями. Фортрейдон колебался перед каждым выстрелом и испытывал облегчение, когда его цель скрывалась из виду или гибла от руки другого воина. В какой-то момент он вообще прекратил стрелять, позорно дожидаясь, пока Занкатор или Фан закончат работу за него.
Так они вышли на площадь в стороне от богатых предместий внутреннего города. Здесь преобладали небольшие, но крепко сложенные домики. Огню, впрочем, было плевать, что на достаток, что на архитектурные изыски — он пожирал
Космодесантники приблизились к первому зданию.
— Фортрейдон, Келлефон, сжигайте его и давайте дальше, — скомандовал Жальск.
Фортрейдон выбил дверь одним ударом сабатона. Келлефон действовал четко и быстро, все движения были отточены бесконечными тренировками, и неважно, что сейчас он уничтожал не кошмарных ксеносов, а беззащитных горожан. У порога дома он вскинул огнемет, затем чуть приопустил его и заглянул внутрь.
— Шевелитесь! — прикрикнул сержант.
Прикрывавший Генуса сбоку Фортрейдон обвел болтером скромно обставленную комнату. По полу были разбросаны небогатые пожитки. Похоже, обитатели готовились к завтраку, когда началась атака, и они бежали. На глиняной доске так и остались три куска хлеба-псами, мука рассыпалась белым пятном, а на плетеном коврике лицом вниз лежала кукла. Несмотря на все посулы Империума, с его приходом жизнь простых людей не особо-то и улучшилась.
Не увидев никого, Фортрейдон повернулся к собрату.
— Почему ты медлишь?
— Я вырос в похожем месте, — тихо ответил Келлефон.
Горелка на его огнемете злобно шипела. Вдруг он резким движением погасил ее и опустил оружие стволом к полу.
— Нет, — произнес легионер.
— Что? — переспросил Жальск. Его стальной голос потрескивал на вокс-решетке шлема.
— Так нельзя, — сказал Келлефон. — Эти люди нам не враги.
— Делай, что сказано, — мрачно потребовал Жальск. — У нас четкий приказ — убивать всех, не щадить никого. Мы должны преподать урок.
— Не буду. Урок уже получился более чем доходчивым. Пора остановиться. Сейчас.
— Живо!
— Нет, — повторил Келлефон и медленно, чтобы никто не принял его действие за внезапный порыв, вытянул руку в сторону и отбросил огнемет.
Отделение застыло в смятении. Братья молча смотрели друг на друга.
— Он прав. Так нельзя, — раздался голос Бардана.
— И ты туда же? — зарычал Занкатор. Напряженный, как струна, он жаждал хорошего боя, и теперь его инстинкты убийцы наконец почуяли выход. Он отложил болтер и вынул кинжал. Ясерону не нравились легкие смерти.
— Вы что творите? — В голосе Жальска зазвенело нечто, похожее на панику.
— Я согласен с Келлефоном, — сказал Дентрофор и встал рядом с братом.
— Неужели вы думаете, что господин, приговоривший свой родной город к смерти, вас за это по головам погладит? Из-за вас мы все окажемся на плахе! — Жальск попытался вразумить товарищей.
— Лохос никогда не был ему домом, — возразил Келлефон. — Нам всем хотелось так думать, хотя он сам снова и снова говорил, что это не так. Но здесь мой дом. Легион изменился. Это не наш путь. Куда подевалось наше милосердие? Взгляни на Фортрейдона. Неужели ты хочешь, чтобы он закалял в себе железо, думая, что мы — бездушные чудовища? Честь рождает железо! — Легионер поднял руку и
— Такова воля примарха, и мы обязаны ее исполнить. Его слово — закон для нас. Подчинись или умрешь.
Но болтер сержант так и не поднял.
— Я же слышу, ты колеблешься, Жальск, — сказал Келлефон. — Откуда ты родом? Из Ирекса? А знаешь ли ты, что двадцать восьмой гранд-батальон сделал с Ирексом?
— Это не важно! — рявкнул Занкатор. — Все это не важно! Дело тут не в Олимпии или Императоре. Это вопрос чести. Отвернувшись от своих сыновей, Олимпия опозорила нас и сполна заслужила эту кару. Если не исполнить приговор, что будет с нашей честью? С нашей силой? Мы же станем посмешищем!
— Лучше так, чем превратиться в монстров, — ответил Келлефон. — С каких пор мы уподобились головорезам Кёрза?
— Послушай Занкатора, — едва ли не взмолился Жальск. — Забудем о том, что здесь произошло. Сейчас у нас есть приказ, а после Пертурабо здесь все отстроит. Олимпия будет жить.
— Как ты можешь так говорить, когда за черным дымом трупных костров не видно солнца?
Фортрейдон и Удермайс нерешительно озирались, разрываясь между двумя уже явно враждебно настроенными группами, на которые разваливалось отделение.
— Сомнения естественны, брат, — продолжал взывать к разуму Жальск, — но и только.
— О сомнениях речи уже не идет, — не скрывая удовольствия, сказал Занкатор. — Этот любитель огонька перешел черту. Он предал нашего господина.
«Предал»… Одно слово будто заглушило весь хаос погромов, и даже неспокойный воздух, казалось, замер, услышав его.
— Он такой же изменник, как и жители этого города, — продолжал Ясерон, выступая вперед с ножом наизготовку.
— Что ты делаешь? — спросил Жальск.
— Что должен.
С этими словами Занкатор сорвался с места и врезался в Келлефона, уже вынимавшего из кобуры болт-пистолет.
— Прекратить! — вскрикнул сержант. — Я приказываю!
— Не тебе здесь приказывать. — Дентрофор открыл огонь и сразил Жальска прежде, чем тот успел отреагировать.
Фан выстрелил в ответ, изрешетив нагрудник Месона. Его тело, раздираемое внутри доспеха реактивными болтами, дергалось, как тряпичная кукла, забрызгивая кровью всех вокруг. На самого Андоса ринулся Бардан и выбил болтер у него из рук, одновременно занося для удара боевой нож.
Фан успел увернуться. Раздался скрежет металла по металлу, и клинок оставил длинный шрам на его керамитовой броне.
— Остановитесь! Хватит! — в отчаянии завопил Удермайс, пятясь от сцепившихся братьев.
Он попытался оттащить сначала Бардана, потом Фана, но все как-то неловко, неуверенно, понимая, что вступиться за одну сторону значило обречь другую.
Фортрейдон переводил оружие с одной пары дерущихся Железных Воинов на другую.
Занкатор впечатал Келлефона в стену и принялся бешено колоть его в сочленения брони, стараясь пробить металл и поддоспешник. Огнеметчик же упер ладонь под визор шлема брата, отводя назад его голову. Ситуация сложилась патовая — ни одному не удавалось одолеть другого. Ясерон захрипел от прикладываемых усилий.