Первая Бастилия
Шрифт:
– Образчик соединения блестящей фразы с пустотой содержания!
Почувствовав нерешительность, стремление уйти от задач политической борьбы к крохоборству, он ставил меткое клеймо:
– Российский яснолобый либерал.
Он был наэлектризован, напряжен, одержим борьбой с самодержавием. И то, что накапливалось в нем в течение последних лет, вдруг созрело, выкристаллизовалось и обрело грозные очертания.
Физический кабинет уставлен приборами. А со стен из тяжелых рам смотрят строгие лица открывателей законов природы. Кажется, они прислушиваются к разговору,
В это время дверь резко отворилась, и в комнату вошел Володя. В руке он держал листовку.
Володя подошел к столу, положил листок и сказал:
– Читали?
– Что это? — спросил Стариков, глядя поверх очков.
– Листовка.
Стариков взял со стола листок и стал читать.
– Ты неосторожен, Ульянов, — внезапно сказал он. — Тут написано: «Мы зовем на открытый протест». Почему на открытый?
– Подожди, подожди. — Володя взял Старикова за рукав, словно тот собирался убежать. — Ты считаешь, что протест надо скрывать?
Стариков молчал. Володя обвел глазами студентов и твердо сказал:
– Неправильное суждение в мыслях своих иметь изволите! Выходит, что протест надо носить в кармане, а то кто-нибудь его может заметить?
– Оставь! — отмахнулся Стариков. — Ты говоришь громкие слова. Вот профессор Щапов со своим протестом очутился в Сибири и погиб там.
– Ах, вот как! — произнес Володя. — Послушай, а что ты думаешь делать со своим протестом?
– Я буду растить его.
– А когда он вырастет, съешь его, как репку! — подхватил Володя, и вдруг все собравшиеся в физическом кабинете разразились смехом.
– Оставь свои шутки, Владимир, — сказал Стариков.
Глаза Володи стали холодными. Он сказал:
– А между прочим лекции Щапова продолжают открывать глаза молодежи на существующий порядок. Разве этого мало?
Последнее время Володя стал нетерпимым ко всяким колебаниям. И эта непримиримость отталкивала одних, других, наоборот, притягивала к нему. «Ульяновская кровь», — говорили о нем старшие и все внимательней прислушивались к его голосу.
Стариков, который был на четыре года старше и на голову выше Володи, сейчас почувствовал Володино превосходство. Он покраснел от досады и решил ударить товарища в самое уязвимое место.
– А между тем, — сказал он в тон Володе, — твой брат, Александр Ульянов, никому не мозолил глаза своим протестом, а взял бомбу...
– Стой!
Володя не дал ему договорить. Он вплотную подошел к Старикову и тихо сказал:
– Мой брат жестоко ошибся. Он был одиночкой-революционером. В этом его трагедия. А революционеров нужны тысячи, десятки тысяч! И они появятся!.. Давай листовку!
Володя с силой вырвал из рук Старикова листок и пошел прочь.
Володя идет по длинным университетским коридорам, твердо печатая шаги, не заботясь о священной тишине храма науки. Володе кажется, что это отдаются не щелчки его шагов, а гулко стучит гектограф.
Он прижимает к себе пачку свежеотпечатанных листовок. От них пахнет типографской краской. И этот запах, похожий на запах машины, превращает обычные листки бумаги в нечто куда более значительное и опасное. Нет, это не листки - это мины, сотни мин, которые по сигналу должны взорваться
Звонит звонок. Он как бы зажигает бикфордовы шнуры мин - листовок. Теперь держись, казенный дом с гербовым орлом на груди!
Листовки, как белые птицы, мелькают в руках студентов. Они перелетают из рук в руки, машут белым крылом в коридоре, на лестницах, в курилке. Целая стая белых птиц, целая стая буревестников залетела в университет. И Володя с радостью наблюдал за дерзким полетом этой стаи.
Невысокий студент в очках достал листовку из кармана и положил на подоконник. И сразу на него навалились товарищи.
– Читай! Читай!
– «...Товарищи! Тяжким бременем лег новый университетский устав. Вас, питомцев дорогой «alma mater», вас, представителей молодой интеллигенции, он отдал во власть шпионской инспекции...»
– Правильно!
– Читай дальше!
Володя шел дальше. На лестнице толпилась другая группа студентов. В центре этого импровизированного круга стоял высокий светловолосый студент. В одной руке он держал листовку, другой размахивал в такт чтению:
– «...Наконец события 23, 24, 25 ноября текущего года в Москве, когда лилась кровь наших товарищей (2 студента были убиты), когда нагайки свистели над головами их, в этих событиях было нанесено позорное оскорбление всей русской интеллигентной молодежи...»
Как караульный начальник обходит посты, так Володя спешил от одной группы к другой, убеждаясь в действии белых бумажных буревестников.
Седьмая глава
Актовый зал Казанского Императорского университета заперт. Так закрывают ворота крепости в ожидании осады. Актовый зал заперт, как крепость. И его надо взять штурмом, как берут крепости.
Актовый зал — храм порядка. Страшного, железного порядка, который все убивает в человеке и делает его слепым, голодным рабом. В этом храме молятся богу — царю-самодержцу. В храме висит его портрет. Не портрет, а икона. Из золотой рамы смотрит высокомерный, откормленный человек с безжизненно-холодными глазами. Бог в мундире. Александр III.
Долой его порядок! Да здравствует беспорядок! Они называют это беспорядком, а мы называем это штурмом.
Актовый зал — маленькая Бастилия. И если ты решил стать революционером, спеши взять штурмом свою первую Бастилию, чего бы это тебе ни стоило.
Володя бежит по глухому, как ущелье, коридору. Куртка нараспашку, а прижатые к бокам локти выдаются за спиной короткими крыльями. Он бежит стремительно, словно наступает на пятки убегающему врагу. Грохочут десятки бегущих ног. Стены университета дрожат, как от землетрясения.
— Долой инспекцию!
— Постоим за правое дело!
Эти слова вырываются из общего гула, словно написанные огненными буквами.
В руках у студентов листки. И Володя тоже сжимает листок. Это прокламация. На ней растекшейся гектографической краской написан вопрос: «Неужели мы не выразим нашего протеста перед разыгравшейся во всю ширь реакцией?!» Этот вопрос подогревает студентов. Листовки превращены в маленькие боевые знамена. И Володя размахивает своим листком, как знаменем.