Первая Бастилия
Шрифт:
Володя быстро пробежал глазами исписанный листок и остался доволен, решив, что ректор будет глубоко задет его иронией.
Он не знал, что за несколько часов до того, как он принялся писать свое ироническое прошение, в университете уже были «сделаны надлежащие распоряжения об изъятии его из числа студентов Императорского Казанского Университета».
Его арестовали ночью.
Еще горела керосиновая лампа, еще звучали шаги, а постель не была разобрана.
Зазвенел колокольчик над дверью. На пороге
— Так вы и есть Владимир Ульянов?
Володя кивал головой, а пристав качал головой:
— Такой молодой!
— Мне семнадцать лет, — твердо произнес Володя.
Он думал, что его ответ произведет на пристава внушительное впечатление. Но перед приставом по-прежнему стоял невысокий юноша с золотым нежным пушком над губой, со светло-коричневыми глазами.
Пристав разглядывал Володю, а Володя смотрел на пристава. Он увидел, что у этого грузного пожилого человека добрые глаза. И усталое лицо. И пристав хмурится, старается напустить на себя строгую важность.
Володя не заметил, как появилась мама. Она бесшумно вошла в прихожую, и по ее глазам Володя понял, что она не спала, и у нее такой вид, словно она заранее знала, что за Володей придут.
Она спросила пристава:
— Можно собрать его?
— Извольте, — ответил пристав, и тут же, словно желая смягчить свое казенное слово, добавил: — Вы не торопитесь, я обожду.
Мама быстро ушла в комнату. Она не сказала сыну ни слова, как будто все было уже обговорено заранее. Володя поразился маминой выдержке и гордости, которая проявлялась в этой выдержке.
Когда они прощались, пристав сказал:
— Я подожду на лестнице.
Странный какой-то пристав. Как его еще держат в полицейском управлении! Вышел и затворил за собой дверь.
— Володя, — спросила мама, — что ты сделал?
Мама смотрела ему в глаза тем строгим, требовательным взглядом, который не допускал лжи.
— Я сделал то, что и все, — ответил Володя, — я был на сходке. А потом я вернул студенческий билет.
Мама ничего не сказала ему. Она долго смотрела на него, словно старалась запомнить его лицо в эту трудную минуту.
Мать, самый близкий человек, порой не замечает огромных перемен, которые происходят в сыне. На нее как бы находит ослепление, и, верная своему многолетнему представлению о сыне, она продолжает видеть его таким, каким он был ей особенно дорог. У Марии Александровны не было этого ослепления. Она замечала, как на смену одному Володе приходит другой, новый. И она принимала этого нового, старалась понять его и найти с ним общий язык.
Володя почувствовал во взгляде матери что-то незнакомое — скорбное и прощающее. И он вдруг подумал: «Наверное, так она смотрела на Сашу...»
Девятая глава
Глухо зазвенела связка ключей. Дверь тяжело сдвинулась с места и отворилась с надсадным ржавым скрипом.
На Володе — серый арестантский халат. Халат велик ему: полы волочатся по земле, а рукава длинны, и их тут же приходится загнуть. В тюрьме не оказалось халатов для семнадцатилетних. Вот и пришлось довольствоваться этим. Халат тяжелый, а не греет. Вероятно, десятки людей, которые до Володи надевали его на плечи, разобрали все запасы тепла.
«Как Саша», — думал Володя, стараясь посмотреть на себя со стороны.
Он запахнул тяжелую суконную полу и принялся обследовать свой новый дом. Он потрогал койку, попытался сдвинуть с места табуретку. Но в камере все оказалось приделанным намертво. Железная койка четырьмя ножками ввинчена в пол. И табуретка тоже застыла на месте. Маленький железный стол растет из стены. Все неподвижно. И ты тоже врастешь в этот каменный тюремный пол, если не будешь двигаться.
Горит тусклый свет. Володя ходит от стены к стене. Пять шагов туда, пять шагов обратно. Надо двигаться, надо ходить. Если остановишься, ноги врастут в пол, как ножки железной табуретки. Надо двигаться, и тогда холодный, покрытый мелкими каплями камень камеры не раздавит тебя!
В углу камеры оказался умывальник. Из него капала вода. Капля за каплей. Капля за каплей. Это было единственное, что двигалось, отсчитывало время. И Володя обрадовался этому слабому источнику движения.
Движение. Движение. Движение.
«А они, видимо, боятся меня, раз нарядили в арестантский халат, оградили тяжелыми каменными стенами и повесили на дверях большой замок!» — подумал Володя. И что-то озорное затеплилось в его глазах от этой дерзкой мысли.
Он шагал по камере, а капли воды в умывальнике отсчитывали его шаги. И Володе казалось, что он не топчется на месте, а движется вперед. Все вперед!
Красное морозное солнце светило над древней крепостью. Угловые башни и стены, чугунные прутья бойниц и ворота были покрыты сверкающим инеем. Но сейчас зимняя красота этого древнего сооружения никого не волновала. Для молодых людей, стоящих у ворот, кремль был тюрьмой, застенком, где томились их товарищи.
В воротах, преграждая путь студентам, стоял пристав. Заложив руки за спину, расставив толстые ноги в штанах с лампасами, он уставился тупым взглядом в толпу. А из толпы летели выкрики:
— Мы требуем свидания с арестованными!
— Не имеете права отказывать в свидании!
— У меня здесь брат.
— Молодцы студенты!
Но все эти выкрики отлетали от пристава, как горох от стены. Своим тупым безучастием он еще сильней подогревал толпу.
Немного в стороне, на пригорке, стояли Андрей Поденщиков и Даша. Глаза девушки возбужденно горели. Она все время закусывали губу, чтобы сдержать себя. Ей не терпелось сделать что-то из ряда вон выходящее.