Первая Бастилия
Шрифт:
Один раз Володя споткнулся. Тюремщик сразу повернулся, посмотрел на него пустыми глазами. И, проворчав: «смотреть под ноги», зашагал дальше.
Вскоре Володя очутился в большой камере, где было полно арестантов. Одни из них лежали на нарах, другие сидели, болтая ногами, третьи расхаживали в узком проходе между стеной и нарами. Все они были в одинаковых серых халатах и казались на одно лицо.
Войдя в камеру, Володя остановился. И начал вглядываться в лица арестантов. Неожиданно он стал узнавать среди них своих знакомых — участников сходки. Он не узнал
Заметив Володю, студенты повскакали с мест и закричали:
— Ульянов пришел! Ура!
И начались рукопожатия, похлопывание по плечам. Можно было подумать, что они не виделись вечность и все это время только и ждали прихода Володи. Но когда через несколько минут дверь камеры снова отворилась и на пороге, поблескивая серебряной оправой очков, появился бледный Стариков, все повторилось: так же повскакали с мест, так же закричали:
— Стариков пришел! Ура|
Стариков молча прошел по камере, сел на нары и погрузился в раздумье.
Володя смотрел на товарища со стороны и поражался, как быстро тюрьма наложила печать на лицо Старикова. Он осунулся, зарос щетиной, а его глаза смотрели как-то беспомощно и пугливо. Он не обращал внимания на шутки товарищей и морщился от их веселых выкриков, словно они причиняли боль.
Володя подошел к Старикову, сел рядом и спросил:
— Что с тобой, Николай?
Стариков посмотрел на Володю сухо, почти враждебно и процедил сквозь зубы:
— Моя карьера кончилась... Доигрались!
Он снял очки и стал их крутить в руках. Володя обратил внимание, что глаза у Старикова маленькие. Неестественно маленькие для такого рослого человека. И Володе подумалось, что очки служат маскарадной маской, которая все время скрывала истинное лицо Старикова. И его слова о свободе, равенстве и братстве тоже были маской, такой же, как очки.
«А орешек-то оказался гнилым, — подумал Володя и даже почувствовал привкус горечи. — «Карьера кончилась!..»
Один из студентов вскочил на нары и крикнул:
— Друзья, долой тюремные халаты! Мы не каторжники!
И все стали сбрасывать халаты. Они делали это с нескрываемым озорным удовольствием. Посередине камеры выросла целая гора халатов. И студент, предложивший сбросить арестантские шкуры, прыгнул на эту кучу.
В рубахах было холодно, но студенты жались друг к другу, прыгали, били себя по плечам, как заправские ямщики на морозе. Однако крепились и халаты не надевали.
Кто-то стал декламировать стихи.
Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья. Россия вспрянет ото сна. И на обломках самовластья Напишут наши имена!— Друзья, — обратился к товарищам
Студенты притихли. Потом каждый из них стал отвечать, и голоса их зазвучали звонко, как на перекличке.
— Я отвоевался. Уеду к отцу. Будем вместе торговать кожей.
— Пойду в репетиторы.
— Займусь самообразованием.
— Еще потягаюсь с господами Потаповыми!..
Наконец очередь дошла до Володи. Он задумчиво сидел рядом со Стариковым, все еще не в силах привыкнуть к новой личине бывшего друга.
— А ты что думаешь делать, Ульянов?
— Мне что ж думать, — отозвался Володя. — Мне дорожка проторена старшим братом.
Стариков сразу отодвинулся от Володи и забился дальше в угол. И Володя остро почувствовал, как камеру пересекла невидимая баррикада, навсегда разделившая бывших друзей на два лагеря.
Разговор в тюремной конторе был коротким.
— Фамилия? — спросил тюремный чиновник.
— Ульянов.
— Бывший студент юридического факультета Императорского Казанского университета?
— Уже бывший? — спросил Володя, удивленно подняв брови.
— Уже бывший! Три месяца проучились и уже бывший.
Чиновник откашлялся и перешел на официальный тон:
— За участие в студенческих беспорядках вы исключены из университета с воспрещением жительства в Казани. Местом ссылки вам определена деревня Кокушкино.
— Я свободен? — спросил Володя.
— Вы направляетесь в ссылку, — ответил чиновник. — На сборы вам дается день. Идите... переоденьтесь.
Десятая глава
Высоко над Казанью горит красное солнце. Декабрьские морозы не дали ему накалиться добела, и оно дошло только до красного каления. Но и за это ему спасибо. Оно горит над крышами, укутанными снегом, над башнями казанского кремля, над куполами и минаретами. Как хорошо, что есть солнце — живое, огненно-красное, греющее одним своим видом.
Володя щурится и все смотрит на солнце. Когда проведешь хотя бы два дня в слепом каменном мешке, то, вырвавшись на волю, начинаешь чувствовать себя заново рожденным и смотришь на мир так, будто видишь его впервые. Как вкусно пахнет снег! Сколько дивной прелести в его скрипе. Скрипи, скрипи, снег! Оказывается, снег не белый, а розоватый. Это красная краска морозного солнца подсветила его. А в тени снег синий...
С небольшим узелком под мышкой Володя быстро зашагал по улицам. Он вдыхал воздух свободы и шагал, шагал, размахивая свободной рукой.
За углом его окликнул знакомый девичий голос. Володя остановился и увидел Дашу. Она шла ему навстречу, улыбающаяся, раскрасневшаяся, весело постукивая каблуками высоких шнурованных ботинок. Девушка подошла к Володе и посмотрела на него восторженными, широко раскрытыми глазами.
— Здравствуйте, Даша! Что это вы меня так разглядываете?
— Как вы перенесли тюрьму? — спросила девушка, двумя руками сжимая Володину руку.