Первая командировка

Ардаматский Василий Иванович

Но пожалуй, так поступить Осипов не сможет. После того, что он говорил, вряд ли у него может быть стремление таким способом выслужиться перед немцами. Но допустим, что он меня схватил. Первый же вопрос к нему: как советский разведчик оказался у него дома? Тут он может придумать версию про то, что он уже давно наколол меня. Но я-то или молчу, или все отрицаю — коммерсант, и все. Но у Осипова могут спросить: почему советский разведчик вышел именно на него? Так или иначе, начнется расследование, а оно будет нелегким. Да и пойдут ли немцы на него? До того ли им сейчас? Просто пустят меня в расход, но награды Осипову повиснут в воздухе.

Но может, он решит тут же меня прикончить? Тогда все решат секунды, но я к этой схватке буду готов больше, чем он.

Но он может поступить и совсем иначе. Скажет: нет,

работать на вас не буду, но из личных симпатий даю вам минуту, чтобы исчезнуть. Убирайтесь! Такое решение ситуации на него не похоже — этакий Фауст, изгоняющий Мефистофеля, не пожелав продать ему душу! Но как поступить тогда? Уйти? Ни в коем случае! Вполне возможно продолжение атаки с использованием аргументации, сводящейся к одному — ему предложен единственно возможный выход из тупика, в который он зашел вместе с немцами.

А если Осипов в качестве контраргумента выдвинет принцип верности присяге, не так уж трудно будет доказать, что присягал он обреченному и преступному фашизму, а теперь ему дается возможность помочь своей кровной родине в ее тяжелой схватке с фашизмом. Но нет, вести разговор о святости присяги не в его манере! Может быть, разглагольствованиями о присяге он попытается прикрыть страх перед возможностью провала уже в качестве нашего агента. Но здесь я расскажу ему, какая сложная и тонкая конспирация будет охранять его безопасность. Это уже продумано.

Ну а если он согласится, но с тайной целью использовать все во благо абвера? Разгадать такой ход почти невозможно, но нужно напряженно следить за разговором, пристально наблюдать за Осиповым, за каждым его словом, жестом и даже мимикой, что поможет обнаружить его неискренность, хитрость, двойственность. И если я это все же не обнаружу, вина за дальнейшее только на мне.

Но может быть поворот и такой... Я говорю фразу о переходе на русский язык, а он отвечает: «И на этом родном нам с вами языке я предлагаю единственный выход из созданной вами ситуации — с этого часа вы работаете на абвер.»

Что вы на это скажете, товарищ Самарин?»

Иван Николаевич говорил

— Агент-двойник в разведках капиталистических стран — не новинка.

Такой агент — это слуга двух господ. Видел в театре такую комедию? Там все происходит весело. А в жизни агента-двойника, если этот человек не проститутка, которой все равно, кому продаться, такая ситуация, как правило, драма. Но допустим, что в силу каких-то обстоятельств агент, ставший двойником, принимает решение работать на другого хозяина только для проформы и даже будет снабжать его заведомо ложной информацией. Принять такое решение легко, а выполнить очень трудно, почти невозможно, ибо тот, другой хозяин тоже не дурак и без особого труда может установить обман, и тогда спектаклю конец. В нынешней войне, скажем, итальянский агент может работать и на немцев. И наоборот. Тут все дело в договоренности или в оплате. У этих государств одна идеология и одна цель. Ну а для нашего разведчика ситуация особенно ясна — на что он может рассчитывать, соглашаясь служить разведке государства, являющегося смертельным врагом его Родины? В общем, лично я убежден, что двойная работа советского разведчика может быть только в одном случае — когда это делается по специально разработанному плану. Если же ситуация «двойник» возникает спонтанно, надеяться на успех, как правило, нельзя. Это подтверждает и тот единственный случай, который мне известен.

История такая... Работал в начале тридцатых годов в Швейцарии, в Женеве, наш разведчик. Толковый боевой мужик с хорошей выучкой. До этого он прекрасно работал в Норвегии. В Швейцарии ему было поручено важное дело — там находилась недавно созданная Лига Наций, и вокруг ее деятельности развернулась сложная закулисная борьба. Государства, сделавшие ставку на войну, всячески старались подорвать миротворческую деятельность Лиги, но наши представители не без успеха сколачивали антивоенные силы, и нам было необычайно важно знать подноготную деятельности врагов мира. И вот наш разведчик, хорошо проведя внедрение, работал успешно. Но случается с нашим разведчиком беда: один его помощник — чиновник аппарата Лиги Наций — оказался страстным приверженцем рулетки и женщин, запутался в долгах, попал в сеть английской разведки и в буквальном смысле продал

нашего разведчика. Англичане накрыли его поздно вечером на квартире у этого человека в момент передачи информации. Они предъявили нашему разведчику выбор небогатый: или подписка о перевербовке, или его труп опустят на дно Женевского озера. Наш был не из трусливых, но англичан — трое и четвертый — агент-предатель. Затевать схватку на явный проигрыш неразумно. Надо искать какой-то другой выход... И он начал с ними сложную игру. Сперва изобразил великое душевное потрясение, а потом затеял с ними дикий торг. Они хотели, чтобы он оставался в Женеве и вместе со своими людьми работал на них. Он — ни за что. Требовал, чтобы его переправили в другую страну и материально обеспечили. В конце концов они на это пошли, но заставили его сфотографироваться вместе с ними улыбающимся, как бы довольным достигнутым соглашением. Кроме того, он по их требованию написал информацию о методах работы советской разведки (тайну он не раскрыл). Да им это нужно было для того только, чтобы дать ему почувствовать полную зависимость от новых хозяев. Приступили к обсуждению, как он передаст своих людей. Тут он предложил такую процедуру: он сообщает англичанам время и место встречи со своим человеком, а они берут его после того, как он с ним расстанется. Завтра такая встреча утром у него дома. Англичане на это пошли. И отпустили его домой, поставив, конечно, под сильное наблюдение. А ночью он покинул свою квартиру, спустившись с третьего этажа во двор по водосточной трубе. В ту же ночь он с огромным трудом и риском перебрался из Швейцарии в Германию, оттуда — в Польшу, и его переправили в Москву.

Когда разбирали его историю, было признано, что выход из ситуации он провел хорошо, но допустил неразборчивость при подборе своих помощников. Служба наша архистрогая, и, в общем, как это ни грустно, но как разведчик, он на том и закончил свою деятельность.

Рассказав это, Иван Николаевич обронил небрежно:

— В твоей операции двойниковая ситуация для тебя не предусматривается.

— Но Осипов-то станет двойником? — спросил Самарин.

— Ну и что из этого? — не понял Иван Николаевич.

— А то, что одного из двух своих хозяев он будет обманывать, а оба хозяина — не дураки.

— Ну он-то типичный наемник — сегодня служит немцам, завтра — нам, и тут весь вопрос в том: кого он больше будет бояться для сохранения собственной жизни, на того он и будет лучше работать. А это к тому моменту должно быть тебе совершенно ясно.

«Так что нет, господин Осипов, о моей работе на абвер не может быть и речи. Предложенную вами ситуацию мы и рассматривать не будем. Я спрошу: вам что, скучно одному идти на дно вместе с нацистами? И сам отвечу: тут я вам компанию не составляю. Но не разумнее ли вам попытаться вовремя оставить тонущий корабль и вернуться к родной вам России, которая сама зовет вас помочь ей в исторической борьбе с фашизмом. Что ему сказать на это? Он же умный человек, юрист к тому же, обязан думать логически, а тогда по главному для него счету — мы для него спасение. Однако нужно еще и еще раз проверить этот момент разговора с его позиции». И Самарин в который раз начинает этот разговор.

Уже целую неделю Самарин просыпался и засыпал с мыслями о ходе атаки. Иногда ему начинало казаться, будто этот решающий разговор уже состоялся — настолько врезались в память все его возможные перипетии.

А Осипов молчал...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Осипов позвонил утром в воскресенье.

— Прочитан ли «Фауст»? — спросил он, не представляясь и не здороваясь.

— Давно.

— Что же вы молчите?

— А почему и где я должен был об этом кричать?

— Раух, вы странный человек, я же предупреждал, что мне очень интересен разговор с вами об этой книге.

— Боюсь не оправдать ваших надежд — книга настолько меня потрясла, что я о ней и двух слов не свяжу.

— Как же так? Должно быть наоборот — то, что потрясает, вызывает мысли.

— В поэме сказано столько мудрого... для всех... впору только понять, а добавить еще что-то от себя невозможно.

— Но и это интересно — что вам сказали Фауст и Мефистофель? Давайте сделаем так: пообедаем в ресторане, а потом — ко мне на чай с разговорами.