Первая командировка
Шрифт:
— Знаю я ваш чай, опять вы будете сетовать, что у нас разговор не на равных.
— Ваша немецкая пословица говорит: со злой памятью добра не вспомнишь. Но хватит нам пререкаться. У вас дела сегодня есть?
— Одно маленькое на полчаса... и хотел сходить в кино. Говорят, в «Паласе» хороший фильм.
— Вы меня убиваете, Раух. Кино — убежище для подростков и парочек, которым негде целоваться.
— Ну хорошо, хорошо! Когда вы хотите встретиться?
— В четырнадцать ноль-ноль вместе выходим из дома.
— Я раньше уйду по делу. Давайте встретимся прямо в ресторане.
— В генеральский отель.
— Я буду в холле отеля ровно в два.
— Не опаздывайте, ради бога...
Подавляя волнение, Самарин вернулся в комнату, сел к столу и начал бессмысленно перекладывать с места на место бумаги, книги, вещи.
Первая мысль: в ресторане начинать атаку нельзя, слишком много там отвлекающего, а присутствие хотя бы одного немца вообще может сорвать дело в самом начале. Там можно вести разговор о Фаусте...
На часах — половина двенадцатого. В его распоряжении два с половиной часа. Всего два с половиной часа. И уже ничего нельзя ни остановить, ни исправить.
Вдруг вспомнилось черт-те что из детства... Приятель дал ему прокатиться на настоящем велосипеде. Виталий никогда на велосипеде не ездил, но с каким-то радостным нахальством вскочил на седло и покатил. Ничего в этот момент не соображая, помчался с горы от Таганки к Москве-реке. Велосипед развил дикую скорость, а как тормозить — он забыл спросить. И тогда он сунул в переднюю вилку ногу в парусиновой туфле. Слава обувщикам, делавшим эти туфли на совесть! Ноге стало жарко и больно, но велосипед сразу сбавил скорость и, словно взбрыкнув задним колесом, выбросил его из седла на мостовую. Когда очнулся, увидел перед самыми глазами вертящееся колесо велосипеда и на его раме фабричную марку «Дукс». И эта фирма тоже работала на совесть — с велосипедом ничего не случилось. От этого воспоминания Самарину стало смешно — теперь ногу в вилку не сунешь и остановить нельзя. На часах уже десять минут первого.
И тут Самарин почувствовал непонятную усталость, не хотелось даже шевельнуть пальцем, не хотелось ни о чем думать.
Надо отвлечься... Вспомнил, что вчера, когда пришел домой, хозяин квартиры хотел с ним поговорить, а он отшил его.
Самарин встал и, открыв дверь, крикнул:
— Господин Леиньш! — Тот, словно ждал этого зова, мгновенно появился в дверях комнаты. — Что вы хотели мне вчера сказать? Заходите.
Леиньш вошел и прислонился к дверной притолоке. Впервые Самарин заметил, как сильно сдал его хозяин, весь точно усох. Интересно, как себя чувствуют сейчас эти местные мародеры?
— Я хотел спросить, долго ли вы собираетесь жить у меня? — спросил Леиньш, глядя в сторону.
— А что случилось? Нашли более выгодного жильца?
— Да что вы? И не думаю об этом! — торопливо проговорил Леиньш. — Но тут такое дело. Лето, понимаете, на закате, в деревне уборка урожая начинается, и я хочу перебраться к брату, помочь ему. Да и зимой там спокойней будет, главное — к столу все свое имеется.
— Но при чем тут я? — удивился Самарин, уже догадываясь, куда клонит хозяин.
— Просить я вас хотел, чтобы жили вы во всей квартире, а если кто будет интересоваться,
— А вы что же, больше не дворник?
Леиньш вяло махнул рукой:
— Одно звание... Жалованья третий месяц не выдают. Так как насчет моей просьбы?
— Хорошо, я сделаю, как вы просите, но жить буду по-прежнему в этой комнате. — Леиньш съежился под пристальным взглядом Самарина. — Значит, вы, пока суд да дело, решили из Риги бежать? А квартира-то не ваша, а только захвачена вами.
— Господин Раух, теперь разобраться, где чье, невозможно, — вздохнул Леиньш, переступая с ноги на ногу.
— Но вы все же то, что захватили, считаете своим?
— Хотите верьте, хотите не верьте, но мы с братом решили — пусть все будет нетронутое, а хозяин вернется — отдать. Честное слово...
— Ах, так... Вы создали камеру хранения награбленного добра? — рассмеялся Самарин.
— Уж как хотите, но дело это, между прочим, только наше, то есть промеж латышей! — вдруг разозлился Леиньш. — И мы сами разберемся. — И добавил с ухмылкой: — Вы-то все отсюда уедете, а мы уж тут разберемся и сами все уладим.
— А откуда это вы взяли, что мы отсюда уедем? — не без угрозы спросил Самарин.
— Что же, я не вижу, что ли, как ваши все время уезжают? В нашем доме уже квартир десять свободных. И между прочим, всю мебель, что была в тех квартирах, они вывезли в Германию. А меня укоряете...
— Мы делаем это по праву войны. Мы воюем, господин Леиньш, здесь — фронт. Когда победим, мы и здесь все образуем по закону! — со строгой наставительностью сказал Самарин.
Леиньш глянул на него с откровенной усмешкой и промолчал. Он уже собрался уходить, но задержался:
— По городу слух... будто русские объявили, что будут по закону судить всех, кто тут помогал вам... ну и всех наших, которые действовали... Может быть такое?
— Руки у них коротки! — холодно ответил Самарин.
— В Краславе фронт слышен, — покачал головой Леиньш.
— Что еще за Краслав?
— Город наш... латвийский... Не дай бог! Не дай бог! — Он тяжело вздохнул и ушел, шаркая ногами в домашних туфлях.
«Встревожились и эти голубчики! До чего же все это приятно! И все это работает на меня, на мое главное сегодняшнее дело».
И вдруг внезапное и будто непроизвольное переключение на мысли о своей жизни по легенде: «А ты подумал о том, что и немец Раух находится в этих же обстоятельствах и не может не реагировать на них уже хотя бы потому, что они отражаются на его коммерческих делах?» И тут же возникла мысль о главном деле: «Не переигрываю ли я и перед Осиповым со своим слепым от незнания оптимизмом? Это же крайне опасно.. Не говоря о том, что Осипов может принять меня за ограниченного, неинтересного для него человека и порвать отношения, но, уже зная, что я не дурак, может заподозрить провокацию и станет докапываться до моего прошлого по своим каналам. Вывод — нужно тщательно контролировать каждый свой шаг и быть особо бдительным в предстоящем разговоре с Осиповым, учитывая его откровения о войне».