Первая Конная
Шрифт:
— Твой-то, — сказала девушке подруга, невысокая полногрудая медсестра. — Гоголем едет!..
Девушка улыбнулась и помахала всаднику рукой.
На тачанке пулеметчик, молоденький, с румяным лицом, водрузив на колени шарманку, накручивал кадриль.
— Филька! — кричали ему. — Дуй громче! Брательника позови. Пусть спляшет!
Оркестр перестроился на плясовую.
В образовавшийся круг — перед оркестром и проходящими колоннами — вышла девушка со строгим лицом, в тонко перехваченной в талии черкеске.
— Полинка, — обрадовался
Из санитарной линейки с завистью смотрел на все Паша Тихомолов — казак с перебинтованными ногами.
Оркестр играл кадриль.
Девушка пошла по кругу.
Матвей вслед выделывал коленца.
— Эх, кровинушка моя, девятнадцатый годок! — кричал он.
Вдруг девушка обернулась к Буденному.
— Что, командарм, — крикнула она, — слабо?
Командарм легко сошел с лошади и сразу — в стремительный пляс. Рядом с девушкой он пошел по кругу, и Матвей только путался под ногами.
— Матюша! — крикнул командарм. — Третий лишний…
Матвеи обиженно вышел из круга, ревниво поглядывая на ладную пару. Он сел к брату Фильке на тачанку и загрустил. Мальчишка хитро посмотрел на пего.
— Братан, — сказал он Матвею, — то ж командарм, он же женатый…
— Да я понимаю… — отмахнулся Матвей. — А все равно обидно.
Казалось, что плясала вся улица. Комбриг Патоличев, Книга и Мироненко, не сдержавшись, сошли с коней и — в круг.
А осмелевшие жители городка заполняли площадь вместе с армией. Напуганные, обрадованные и терзаемые любопытством, они спешили по дощатым тротуарам, прижимаясь к заборам и стенам домов, во все глаза смотрели на бесконечные ряды веселых, оживленных всадников.
Стройными колоннами шла пехота.
— Пешка, — закричал казак Тимошка с белыми, как лен, волосами. — Пешка, не пыли, поспевай!
— Эй, пехота — сто верст прошел, еще охота! — кричали другие.
Солдат Василий шел впереди взвода и старался не замечать выкриков.
— Ну что орут, баламутят, — обидевшись за солдата, сказала полногрудая медсестра и замахала ему. — Вася! — кричала она. — Василий Никифорыч, мы за церковью встанем с лазаретом.
Но Василий только глаза косил и еще тверже стал печатать шаг.
— Не признает? — рассмеялась светловолосая.
— Как же, — обиделась толстушка. — Взводным назначили, вот и важничает. Ну ничего, он у меня еще попросит!
Замыкая шествие каждой бригады, ползли стороной обозные брички, кухни, зарядные ящики, фуражные телеги.
Маленькая, худющая лошаденка, запряженная в бричку со снарядами, вдруг закачалась и упала. Почмокав и пошевелив без пользы вожжами, повозочный обратился к бойцам:
— Подмогните, ребята, ей только на ноги встать.
Пехотный взвод окружил упавшую лошаденку и, ухнув, поставил ее на ноги.
И лошаденка пошла, как ни в чем не бывало. К шершавым бокам ее прилипли бурьян и сухой помог. Выглядела она неприлично худой, но глаза
— Справный конь, — кричали ему балагуры, — торопись, дядь, а то живодерню закроють!
— Нашла время жеребиться, — кричали другие. — Тут война, а она…
А на площади шла бесшабашная пляска.
Командарм плясал легко и лихо. И Полинка, медсестра в черкеске, не уступала.
— Надежда Ивановна, — спросила полногрудая санитарка сидевшую на линейке женщину с простым и строгим лицом, — своего не ревнуешь?
— Ревную, — ответила та и отвернулась.
Это была жена командарма.
Но вдруг раздался траурный вопль труб.
Плясовая смолкла. Песни и танцы оборвались. Все расступились, пропуская эскадрон с трубачами и штандартами. Среди рядов на лафетах лежали покрытые знаменами тела погибших командиров. За лафетами вели их коней под седлами.
— Свертай, Тарас Григорич! — заорал и замахал руками Матвей.
Головной всадник на вороном жеребце увидев, свернул во двор храма, за ним завывающие трубачи ввели многолюдный поток.
Лафеты подвели к вырытой посреди двора могиле, и Матвей отодвинул к белой стене своих пленников, растерянно стоявших с лопатами в руках.
— Постойте здеся, — сказал он генералу, — покуда я занят.
Двор был заполнен бойцами и горожанами. Звон, заведенный звонарем, как набат, собирал сюда всех.
Почти на карьере влетела во двор артиллерийская упряжка, дряхлую пушчонку занесло, ей задрали ствол, и она тут же дала первый выстрел, салютуя мертвым командирам.
Толпа раздалась, и во двор въехал командарм, в окружении командиров. Он покосился на гремящие колокола, звон оборвался, и Буденный поднял шашку над головой. Стало тихо.
— Бойцы! Бойцы и товарищи из местных! — сказал он и вытянулся на стременах. — Сегодня мы хороним всемирных героев, отдаем им последнюю честь… Погиб Нечипуренко, погиб Лухманников, и Гриши Шепелева нет с нами. В память всех погибших бойцов Первой Конной! — Он взмахнул шашкой, и эскадрон дал залп. Трехдюймовка ударила второй раз.
Оркестр грянул «Интернационал», и казаки пошли с последним целованием. Они трогали губами прояснившиеся лбы, и, отойдя, садились на коней.
Строгая Полинка в черкеске стояла рядом с Матвеем, а он осторожно держал голову убитого, чтоб она не скатывалась с седла.
— Прощай, Иван, — говорил он тихо, не сводя глаз с бледного порубленного лица, — нету мне прощения. Не уберег я друга, сродственника. Всю жисть теперь казниться… маяться… Перед матерью твоей и Аленкой ответ держать до последнего дня… При всех бойцах обещаюсь, Ваня, накладу я их рядком до бескрайности и без счету… Соблюду твою память!..