Первая Конная
Шрифт:
— Клали оружие!
Смятение прошло по рядам. В глазах командарма не было сомнения Он в упор смотрел в лица бойцов. Сломалась первая шеренга. За ней вторая. Оружие легло на землю. По рядам прошел тяжелый вздох. Затем послышались рыданья. Командарм оцепенел.
Бойцы плакали навзрыд, а среди них — озирающиеся волками не сдавшие оружия преступники.
— Бандитов, убийц и провокаторов — разоружить!
Строй нарушился. Кто-то кинулся к лесу. Грянуло несколько выстрелов. Короткие схватки — и вооруженные люди оказались
— Да что смотреть! Кончай их на месте!
— К стенке!
— Опозорили!
— Не сметь! — грянул голос командарма. — Судить будет трибунал!
В наступившей тишине возник стремительный топот.
В яростном молчании развернулась лава особой бригады и встала шашками наголо, оцепив шеренгу провинившегося полка.
На плачущих бойцов смотрели пулеметы с тачанок.
— Боевые знамена, — сказал командарм, — останутся в штабе. Приказываю! В завтрашнем бою кровью смыть позор с ваших знамен, во имя дела революции. Взять оружие!
Но строй стоял, не шелохнувшись. Бойцы не верили своим ушам.
— Возьмите оружие… — устало сказал командарм.
Шеренги сломались. Бойцы спешно разбирали оружие и вновь становились в строй. Они застыли без команды и все как один смотрели на командарма, ожидая его слов.
Но он не смотрел на них. Он молча повернул коня.
И строй долго смотрел ему вслед.
— Эх, обидели человека, — сказал молодой конармеец.
…Командиры догнали Буденного у самого города. Ехали молча. Командарм был мрачен.
— Эти махновцы еще себя покажут, — проговорил Бахтуров.
— Командир полка виноват! — горячо заговорил Городовиков. — С бойцами не беседует, на дневках в отдельную избу идет! Покой ему нужен! А что у бойца на душе?..
— Судить будем всех, кто опозорил знамя Первой Конной! — сказал Бахтуров.
— Не выноси сор, — сказал Апанасенко. — Врагу на руку.
— Честно признать ошибки, — сказал Бахтуров, — значит, укрепить наши ряды. А скрыть — ослабить. Вранье всегда на руку врагу, а для бойцов сомнения. Врут и правду прячут от бессилья. Нам это ни к чему!
Командарм ехал молча.
— Зря рисковал, Семен Михалыч, — сказал Апанасенко. — Один перед бандюгами… Могли стрельнуть.
— Хиба тебя спрашивают? — взорвался виновато молчавший Маслак. — Помолчи!
На плацу шли занятия по конной подготовке. На рубку расставленной лозы заходил красноармеец в буденовке. Сидел он неумело, конь шел боком, упрямился, шашка в руке бойца беспомощно и вяло моталась из стороны в сторону.
Буденный остановился и стал смотреть.
На первой же лозе всадник выронил шашку и, потеряв равновесие, повис на шее лошади.
Буденный подъехал ближе.
Построенный взвод и командир угрюма смотрели на потупившегося красноармейца.
— Замучил меня конь, — сказал он. — Я и так, и эдак…
— Перво-наперво конь! —
— Мне револьвером удобней… — робко сказал красноармеец.
— Револьвер — пустое, — прервал его Буденный, — патроны сострелил, хоть бросай. А шашка, она всегда вострая. Потому рубить для кавалериста — главное. — Командарм говорил, и глаза его загорались. — Рубить надо зло. То не лоза, то — враг. Срубил — победил. Промахнешься — тебя срубят. Смотри.
Буденный выдернул шашку и пустил в полный галоп коня. Удары шли направо и налево, шашка — в свист. От лозы только корешки. Бойцы рты пооткрывали.
Вернулся командарм, коня сдержал, огладил по тугой шее. Веселый, смеется.
— Вот так! Ясно? Приноравливайтесь, ребята. Завтра в бой.
Перед выстроенным пехотным взводом, одетым в новенькую форму и, самое главное, в синие буденовки со звездами, прохаживался Сурков.
— Будете вы меня слухать аль нет? — вопрошал он, впиваясь взглядом в лица бойцов. — Вы знаете, кто я такой? Скажи, кто я такой? — подступился он к молоденькому красноармейцу.
— Ну, известно кто, — моргнул тот, — взводный Сурков.
— Взводный! — передразнил его Сурков. — Вот и не знаешь. Я есть ваш отец, а вы мои дети. Понимаете? И вы должны меня слушать. Распустились! Куда ни придем — все по избам, харчи шукать. Один Васька остался. Да и то по причине живота. Мне такого позору не нужно… С нынешнего дня в нашем взводе все пойдеть по-другому.
К нему подошел молоденький парень в кивере с султаном и полной гусарской форме.
— Первый взвод?
— А ты кто такой? — сердито спросил Сурков.
Гусар подал ему записку.
Сурков долго читал, а бойцы с любопытством глядели на роскошного гусара.
— По списку будете принимать али как? — хмуро спросил Сурков.
— Зачем? — ответил гусар. — Вот так и приму.
— Ну, давайте… — кивнул Сурков и встал в строй правофланговым.
Гусар оглядел растерянных пехотинцев.
— Ну вот, ребята, — мягко сказал он, — я к вам назначен командиром. Давайте знакомиться. Я — Алеша Зорин.
Но тут раздался топот и из-за угла вышли эскадроны Маслака.
И пехотинцы, и новый их командир не спускали завистливых глаз с праздничных мундиров, с лент в гривах лошадей, со знамен, колыхавшихся тяжелой бахромой и кистями, с бодрых коней, идущих крупным шагом.
Завидев наряженную в буденовки пехоту, от первого взвода отделился всадник и, догнав едущего впереди Маслака, о чем-то пошептался с ним. Маслак весело закивал головой.
Всадник обернулся к взводу.
— Повод, — скомандовал он негромко. Казаки перешли на рысь.
— К бою готовсь! — пропел взводный. Казаки бросились в атаку.