Первая любовь
Шрифт:
– Оставь его, – сказал Веретенников тихо. – Шум будет. Чего ты связался с мальцом…
– Я его оставлю, – кричал Бобин, сжимая мне шею. – Я ему покажу, где они зимуют! Ну как, сладко? Будешь еще, поганец, свой нос показывать?! Вот мы его немного уменьшим!
Двумя пальцами он ухватил мой нос и сдавил. Кажется, еще никогда я не ощущал такой резкой боли.
Пытаясь вывернуться, я освободил правую руку и с силой кулаком ударил Бобина в лицо. Он отпустил меня и разозленный хотел ударить ногой, но подбежавшие матросы удержали
Вид у кочегара был страшный. Волосы разлохматились. Из губы на грудь, на сетку каплями стекала кровь. Все еще не придя в себя от дикой боли, я снова бросился на него.
Опомнился я уже крепко схваченный Костей и Павликом Жаворонковым. Нас окружила команда. Зайкова и Веретенникова не было. С мостика спускался вахтенный штурман.
На собрании в красном уголке было восемь человек. Четыре комсомольца, трое нас – вновь принимаемых – и от партячейки старший механик Николай Иванович.
Я сидел и мучительно думал о происшедшем, о ссоре с Бобиным. Перед собранием я слышал, как секретарь комсомольской ячейки Павлик Жаворонков спрашивал у Николая Ивановича:
– Проводить ли сегодня после всей этой истории? Может быть, день-два переждать?
– Нет, ожидать нечего, – возразил Николай Иванович. – Именно сегодня и нужно провести.
Первым разбирали заявление Василия Зайкова. Он рассказал свою биографию. Родился в деревне, в семье середняка. Окончил три класса. Потом работал дома: пахал, косил, ловил рыбу, заготовлял дрова. Уехал в Архангельск, поступил матросом на пароход «Онега», а в эту навигацию его перевели на «Октябрь». Не судился. Взысканий по работе нет. Вот и все.
– А почему ты хотел сегодня заявление назад взять? – спросил Жаворонков.
Зайков, густо краснея, тер рукой глаза и молчал.
– Ты хочешь вступить в комсомол?
– Не знаю, – пробормотал Зайков.
– Поддался этому Бобину, – заметил Николай Иванович. – Слышал, слышал. Мне кажется, что от рассмотрения заявления Зайкова сегодня нужно воздержаться. Не отказывать ему, нет. Но пусть он поработает, пообживется с командой и подумает. А то, видите, он колеблется. Это плохой признак. Насилу тебя, Зайков, не тянут. Ты сам должен все обдумать и понять. А ежеминутно менять свои решения – не дело.
Комсомольцы так и решили: рассмотреть заявление Зайкова после рейса.
Илько приняли быстро. Все комсомольцы голосовали за него единогласно. Он сидел радостный и немного смущенный.
Наконец очередь дошла до меня. Волнуясь, сбивчиво я рассказал о себе. Мне задавали вопросы.
– Где твой отец?
– Я уже говорил. Он погиб в полярной экспедиции, еще до революции.
– А почему ты решил поступить в комсомол?
– Я написал в заявлении: хочу помогать партии, хочу быть впереди…
Павлик Жаворонков насмешливо взглянул на меня.
– А чего это ты драку затеял с Бобиным?
– Я не затеял. Это он мне прищемил… и… и потому что он – подлец!
Я
Тут неожиданно робко протянул руку и поднялся Зайков.
– Бобин был выпивши и сказал, что когда опять придут белые, то нас, комсомольцев, будут ставить к стенке.
– Он и в самом деле подлец! – гневно сказал Николай Иванович. – Что он болтает, тому больше никогда не бывать! А Красов старательно работает на судне и, по-моему, он вполне заслуживает быть комсомольцем.
Я плохо помню, как дальше шло собрание. Помню только в конце радостные лица Кости и Илько и их крепкие рукопожатия.
– Я комсомолец! – счастливый, шептал я – Я – комсомолец!
ГЛАВА ПЯТАЯ
НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ
К Новой Земле «Октябрь» подходил рано утром.
Издали мы увидели высокие величавые горы, которые, казалось, поднимались прямо из моря. Но чем ближе пароход подходил к земле, тем отчетливее было видно, что горы отстоят от берега очень далеко. Кое-где на горах сверкали ослепительные пятна снега.
Новая Земля – два огромных острова – находится далеко за Полярным кругом и отделяет Баренцево море от Карского. Берега Новой Земли живописно изрезаны глубокими заливами – губами. В этих заливах мореплаватели находят для своих кораблей хорошо защищенные якорные стоянки.
День был ясный, безоблачный. Такие дни на Новой Земле – явление редкое. Заканчивался июнь. Солнце в эти времена в Заполярье ходит по кругу, совсем не опускаясь за горизонт. День продолжается круглые сутки… Читай книги и днем и ночью.
И я читал. Читал книги о Новой Земле. Мне хотелось побольше узнать об этом огромном и загадочном острове, вблизи которого трагически закончилась жизнь моего отца.
Из книг я узнал, что Новая Земля впервые была открыта новгородскими ушкуйниками. Еще в прошлом веке появились на Новой Земле первые постоянные жители – ненцы, приехавшие из Тиманской и Большеземельской тундры.
В ноябре на Новой Земле начинается полярная ночь – сплошная темнота, и солнце за сутки не показывается даже на полчаса.
Описания Новой Земли в старых книгах чаще всего были мрачными, отпугивающими. «Одно из действий, – читал я со щемящей сердце тоской, – производимых на вас отсутствием здесь деревьев и даже рослой травы, – это чувство одиночества, чувство, овладевающее душою не только мыслящего наблюдателя, но самого грубого матроса… будто теперь только наступает утро мироздания… Совершенное отсутствие звуков, особенно господствующее в ясные дни, напоминает собою тишину могилы».
Могила! Может быть, здесь, на этом острове, есть и могила моего любимого отца. Или его могилой стала просто Новая Земля – без похорон, без надмогильного холмика. Или голубые полярные льды, или холодные глубины океана.