Первая министерская
Шрифт:
Десятого августа без четверти девять гимназисты парами, класс за классом, двинулись в нижний зал на общую молитву.
Директор опять поздравил всех с началом занятий и сразу повел речь о дисциплине. Заявил, что за лето гимназисты распустились, и в конце уже грозным голосом потребовал, чтобы летние вольности были немедленно забыты. Наступает учебный год, надо заниматься!
— Нарушения дисциплины я не по-тер-плю! — раздельно и внушительно закончил он свое слово.
Гимназисты пропели молитву. Новоиспеченные шестиклассники прислушивались к голосам товарищей. Недавние альты
Священник, отец Давид Ливанов, в фиолетовой рясе, под которой обрисовывалось короткое круглое тело — две тыквы одинаковых размеров, одна над другой, — размашисто перекрестился и, скрипя высокими сапогами, поднялся на возвышение.
— Ей-богу, речу отхватит папахен, — сказал Ливанов-младший. — Нож острый в сердце!
— О чем будет, Костя? — потянулись к нему соседи.
— Я не сторож брату моему, — отшутился с горечью Ливанов-сын.
— Дети! — начал священник и простер по-бабьи пухлые, короткопалые руки над залом. — Дети мои! — повторил он.
— Сколько же у тебя детей? — спросил кто-то сзади полушепотом.
Смешки редкими всплесками пошли по залу.
— В годину трудную начинаем нашу учебу. Наша возлюбленная родина, наша великая святая Русь колеблется под ударами врагов на полях сражений и, что самое тяжкое, колеблема внутри, на улицах и на стогнах [9] древних градов наших. Верные сыны России, благословляемые церковью Христовой и водимые великим государем нашим, ведут битву с врагами внешними и внутренними. Студенты же и социалисты за деньги, полученные от масонов, англичан и японцев, стараются разрушить силу родины нашей. Враги наши действуют по наущению диавола…
9
Площади города (церковнослав.).
Здесь поп весь вскинулся, затряс головой и сжал руки в жилистые, поросшие волосами кулаки.
Вижу, вижу тень диавола над вами! — Голос его перешел в истерический крик. — Вижу, вижу, наклонилось крыло когтистое! Сатана тщится о душах ваших… Изыди, изыди!..
Он размашисто закрестил обеими руками дальний угол.
— На колени, дети мои! Молитесь со мною! — Он сошел, почти сполз с возвышения и бахнулся на колени, приглашая следовать за ним всех гимназистов.
Кое-кто из малышей в передних рядах послушно стал на колени. Но задние ряды стояли недвижно, угрюмо, опустив глаза в пол.
Хромой Бес, в качестве регента стоявший ближе всех к гимназистам, также упал на колени, просительно смотря на директора.
Но остальные педагоги только переваливались с ноги на ногу.
Было ясно, что никакого единодушия в зале нет.
И от этого всем стало не по себе, тоскливо и противно.
Начиная от директора и кончая приготовишками, никто не знал, что же нужно делать.
Тогда из задних рядов вылетело громкое липкое слово:
— Комедиант… паскуда!
Водовоз
— Батюшка, отец Давид, что с вами, успокойтесь! Не волнуйтесь. Господи!..
Отец Давид сделал вид, что бьется в истерике. Вставший с колен Хромой Бес и Водовоз увели рыдающего попа из зала.
Директор круто повернулся на каблуках и твердыми шагами пошел по звонким коридорам в свой одинокий кабинет.
Гимназическое море бушевало. Попа ругали, высмеивали, издевались над ним. Кто-то рявкнул:
— Погромщик!
И тогда из другого конца коридора понеслось:
— Мало вас били! Еще не такой погром будет!
— Кто сказал? — вырвался вперед Кравчук, и длинные пряди волос упали на лоб юноши. — Выходи, имей смелость!
— И выйду! — продолжал визгливый голос. — Думаешь, испугался? Думаешь, если битый, так герой?
Сквозь толпу продирался к Кравчуку скуластый, желтолицый семиклассник Карпов.
Но Хромой Бес исполнял уже свои обязанности.
— Господа, господа, не увлекайтесь! Здесь не площадка для бокса! Здесь гимназия, господа! Гимназия!.. Расходитесь по классам!
Многолетние навыки действовали. Голос педеля все еще гипнотизировал, и гимназическое море растекалось девятью струями по высоким белостенным, все еще залитым летним солнцем, классам.
В молитвенном зале, припав к обитому клеенкой столу, плакал слезами детской обиды, тупой боли и гнетущего стыда Костя Ливанов…
Дни занятий выстраивались серыми ровными столбиками, и столбики на отдалении сливались в серую длинную, уходившую за горизонт ленту.
Только события в больших городах, весть о которых приносили газеты, да еще схватки между седьмым и восьмым классами время от времени нарушали обычный ход занятий.
Выше поднималась волна событий во всероссийском масштабе, резче и острее становились стычки двух маленьких лагерей, заключенных в стены двухэтажного здания, увенчанного позолоченным двуглавым орлом.
Гимназическая вольница проявляла стремление к свободе по-своему. Некоторые взяли себе за правило не учить уроков. В начале занятий группа гимназистов поднималась и заявляла, что урок на сегодня не приготовлен «по причинам семейного характера».
Когда преподаватель ставил кому-нибудь двойку или кол за внимание, гимназисты вступали с ним в длительные пререкания, что раньше считалось немыслимым.
Учителя избегали резких столкновений с гимназической массой, почти прекратили обычные издевательства, и, наконец, по гимназии пронесся слух, что будут отменены экзамены.
Чтобы отвлечь гимназистов от политики, начальство, может быть, по собственной инициативе, а может быть, по приказу свыше, приняло неожиданные и не лишенные мудрости меры.
Больше не возбранялось — хотя вслух об этом никто не говорил — ходить по городу до позднего вечера и даже «с особами женского пола», а в двух женских гимназиях, в коммерческом и общественном клубах каждую неделю устраивались танцевальные вечера. Можно было подумать, что страна переживает радость большой победы или вступает в период процветания.