Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Хейстингс Макс

Самой серьезной ошибкой Конрада было то, что он упустил из вида активное подтягивание подкрепления российских войск на севере, пока он готовил на юге свой грандиозный наполеоновский удар. К 1 сентября против 20 австрийских дивизий выступало около 35 российских. Они неумолимо напирали на позиции Конрада к югу от Люблина и даже смогли отрядить излишки нанести удар по корпусу немецких резервистов, развернутых к востоку от Вислы и прикрывающих территорию кайзера. Резервисты в беспорядке бежали за реку, потеряв 8000 человек, – надо отметить, что русские за первые два года войны взяли в плен больше немцев, чем британские и французские войска вместе взятые. И хотя позор поражения под Таннебергом, а вскоре и на Мазурах сильно давил на российскую армию, на польских землях в сентябре удача оказалась на ее стороне.

В нескольких километрах за линией фронта, в Люблине, бурлило ликование. Люди толпились у собора, разглядывая трофейные австрийские орудия, щитки которых с гравировкой «Ultima Ratio Regis» («Последний

довод короля») на одном и «Pro Gloria Patriae» («Во славу Отечества») на втором были изрешечены пулями. Молодой российский артиллерист гордо показывал, как стреляют из пушек: командовал сам себе, заряжал воображаемые снаряды, щелкал замком и кричал: «Пли!» Над мостовыми клубилась пыль, поднятая тысячами солдатских сапог. На вокзале солдаты спали вповалку, обняв винтовки и натянув фуражки на уши. «И в два, и в три часа ночи, – писал очевидец, – все еще не может успокоиться тревожно-радостный после побед, захлебнувшийся людьми городок» {782} . Он видел, как вели по городу толпу пленных австрийцев, повесивших головы, не смотревших по сторонам, не желавших встречаться взглядом с жителями.

782

Кондурушкин, с. 31

Австрийские фланги почувствовали давление превосходящих сил русских: бой за боем изможденные формирования Конрада терпели поражение и вынуждены были отступать. В стане австрийцев царило глубокое уныние. Один из солдат, Паль Келемен, наблюдал у соседнего Галича за беженцами из крепости Лемберг:

«Население тянулось из города длинными колоннами, на телегах, пешком и верхом. Каждый пытался перебраться в безопасное место. Все везли сколько смогли прихватить, на пыльных потных лицах была написана паника, отчаяние, боль и страдание. Испуганные глаза, осторожные движения – их сковывал жуткий страх. Словно облако пыли, которое они подняли, поглотило их и вот-вот утащит за собой. Я лежу без сна у дороги и гляжу на этот адский калейдоскоп. Даже военные повозки увязли в этом потоке, а по полям бредет разбитая пехота, потерянная кавалерия. Ни на ком нет целого снаряжения. Обессиленная толпа течет через долину. Они отходят к Станиславову».

Утрата Лемберга, четвертого по величине города империи Габсбургов, для австрийцев было большим унижением, однако на нем их неудачи не кончились: в последующие дни было потеряно много орудий, в том числе попросту брошенных расчетами при бегстве. Вечером 8 сентября офицеры Конрада, посмотрев на своих вымазанных в грязи, изможденных и подавленных солдат, признали, что армия разбита. На следующий день русские ударили по ним с севера, востока и запада. Единственный путь к отступлению лежал на юг, которым и пришлось воспользоваться. «Сокрушенная, с горечью осознавая поражение, наша колонна снова пересекла границу. Мечты о победе были разбиты», – писал Константин Шнайдер {783} .

783

Schneider pp. 89–90

Потянулись безнадежные дни. Барон Рудигер Штилльфрид фон Ратениц, 18-летний командир взвода в фельдъегерском батальоне, на рассвете 10 сентября отдал приказ о контратаке под Магеровом. Его взводу уже не хватало терпения лежать на лесной опушке под шквальным огнем российской артиллерии в ожидании приказа наступать. Кто-то крикнул «Vorw"arts!» («Вперед!»). Австрийцы вскочили и побежали через открытое пространство под огнем, а Ратениц вслед за ними, безуспешно пытаясь их задержать: «Я хотел остановить этот безумный рывок, но моих криков не слышали – командовать было бесполезно» {784} . Как ни парадоксально, некоторые из бегущих прикрывали лица саперными лопатками и, когда снова залегли в укрытии, принялись окапываться. Сам Ратениц начал копать, когда что-то шлепнуло его по правой ступне и ногу пронзила резкая боль. Он понял, что ранен.

784

ASA B863 / 1 Rathenitz MS

Ему пришлось пролежать на открытом участке 15 часов, до темноты, потому что ни один санитар с носилками не отваживался сунуться под обстрел. Ожидание скрашивало общество солдата, помогавшего ему окопаться: «К полудню стало невыносимо жарко, нас отчаянно мучила жажда». Товарищ разделил с ним кусок найденного черствого хлеба, а затем скатал самокрутку из туалетной бумаги и трубочного табака. В половине десятого вечера их наконец доставили в тыл. Выдержав кошмарную поездку в обозе, пассажирам которого приходилось «слушать непрерывные стенания», он прибыл в Перемышль. Оттуда его увезли на поезде в Вену, где он несколько недель пролежал в госпитале.

11 сентября Конрад отдал приказ об общем отступлении. Константину Шнайдеру пришлось скакать глухой ночью в соседнюю дивизию просить о помощи – заткнуть угрожающую брешь в линии фронта. По дороге он встретил

разбитый, потерявший 90 % личного состава батальон, командир которого горячо благодарил, когда Шнайдер сориентировал его на местности. На просьбу о подмоге командир дивизии сразу же ответил отказом, объяснив, что ему самому не хватает людей и подкрепление он выделить не может {785} . Штабной офицер проделал свой путь впустую и вернулся в штаб, угнетенный грозящей армии опасностью. Царские генералы продолжали подтягивать подкрепления, тогда как силы Конрада таяли, а люди не выдерживали бесконечных маршей. К 9 сентября русские наступали неудержимо, грозя австрийцам полным разгромом. Конрад обратился за подмогой к немцам. Просьба пришлась как раз на отступление от Марны, и кайзер ответил, что в данный момент ничего сделать не в силах.

785

Schneider pp. 99–100

Своими успехами российская армия была в большей степени обязана промахам австрийцев, чем собственному командованию или мастерству, однако позор Конрада был бесспорным, а триумфы немцев на других участках делали его еще более невыносимым. Александр Паллавичини рассказывал о том, с какой досадой восприняли его коллеги по штабу армии вести о Танненберге. «Вечно эти пруссы, а не мы», – ворчали они. Паллавичини возразил, что «это не важно, главное – победа» {786} . Другие по-прежнему досадовали, но он не отступался, отважившись даже на крамолу: «Лучше бы нас всех передали под немецкое командование». Ему это с рук не сошло. «Я не добавляю себе популярности такими высказываниями». Два дня спустя он дописал: «Успехи немцев растут. Похоже, у них есть секретная формула. Нам, в нашем положении, это сложно принять, однако не стоит забывать, что мы имеем дело с цветом и мощью российской армии». Царские подданные в приграничных районах Галиции обрадовались, когда вражеские войска были отброшены назад. Помещик Станислав Куницкий отправил детей в Люблин, когда в поместье пришли австрийцы, а сам 36 часов скрывался в погребе с женой, пока наверху кипел бой. Освобожденный (на какое-то время) казаками, он закатил офицерам пир с «непревзойденными щами» и гигантским карпом из пруда. Несмотря на то что сад поместья испещряли воронки от снарядов, на столе красовались осенние астры {787} .

786

ANA B 1600 / 7 Pallavicini diary

787

Ксюнин, с. 18

Миллионы солдат, набранные из крестьян, ничего не смыслили в новой технике, и это приводило подчас к комическим случаям. Один из русских солдат объяснял корреспонденту, как он получил медаль: «Шел я, ваше благородие, по дороге, вижу – автомобиль катит, по виду на наш не похож, и управляет им человек в немецкой шапке. Я отступил от шоссе, рассыпался в цепь, открыл огонь и начал его обстреливать. Автомобиль подшиб, и машина стала, я подбежал и того, который в машине сидел, тоже подшиб… Думаю, надо машину в штаб доставить. Сел вместо шофера, пробовал управлять, ничего не выходит. Пыхтит и ни с места… А тут навстречу крестьянин едет, распряг повозку и заставил везти» {788} . Солдаты, разинув рты, глазели на первые примитивные российские бронемашины, введенные в бой под Лодзью. Один из наблюдавших за обшитым стальными листами чудовищем заметил сурово: «Серьезная вещь». Корреспондент писал о бронемашинах: «Им везде рады, повсюду зовут остаться подольше».

788

ibid. p. 68

Британский военный атташе Альфред Нокс, следивший за наступлением русских, однажды вечером присутствовал при допросе австрийских пленных и был восхищен бесконечным благородством допрашивающих: «Это была незабываемая сцена. Полная комната офицеров, одна-единственная мигающая свеча и пленные. Допрашивали только унтеров и нескольких солдат… русские считают, что офицера, как человека чести, нельзя оскорблять, вынуждая свидетельствовать против собственной отчизны» {789} . Та же картина повторилась, когда русским пришлось отступить за Дунаец, и штаб австрийской дивизии занял замок в Радлове, где прежде располагалось командование российского корпуса. Новых хозяев не побеспокоил ни один орудийный выстрел, поскольку русский генерал пообещал владельцу замка, графу Хенрику Доланскому, что в благодарность за месяц постоя артиллерия замок не тронет {790} .

789

Knox p. 115

790

Schneider pp. 231–2 14.12.14