Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Шрифт:
3. Проблески надежды
Пока батарея L и драгуны сражались у Нери и Вилле-Коттре, 1 сентября во французской столице, в британском посольстве (бывшем особняке Полины Боргезе на улице Сент-Оноре) состоялась судьбоносная встреча. Именно туда вызвал из Компьеня сэра Джона Френча поспешно прибывший из Лондона Китченер. Позже главнокомандующий выразил негодование – во-первых, из-за того, что в принципе пришлось покидать ставку ради встречи с Китченером, а во-вторых, что бывший фельдмаршал, а ныне гражданский военный министр облачился в форму. Френч счел визит министра политическим посягательством на его личные «полномочия и власть» и бесцеремонно отказал Китченеру в просьбе взглянуть на британские экспедиционные войска в полевых условиях. На самом деле главнокомандующий, скорее всего, попросту почувствовал, что проигрывает на фоне гораздо более мудрого военачальника, удостоенного к тому же французской памятной медали за кампанию 1870–1871 годов, запоздало врученной Китченеру в прошедшем году. По итогам напряженной и довольно язвительной беседы был достигнут
За четыре последующих дня намерение Френча максимально использовать лазейку в уговоре, касающуюся флангов, довело Жоффра и его коллег до отчаяния. Британский главнокомандующий истолковал этот пункт как разрешение раз за разом отклонять настойчивые просьбы участвовать в союзной контратаке. Главной целью Френча было увести свои войска за Сену, которая стала бы естественной преградой на пути немцев. Военный историк Джон Террейн пишет: «Неуверенность в намерениях британцев, их явное стремление лишь отступать, пока немцы занимают значительную часть северной Франции, сильно мешали Жоффру» {614} . А ему и без того приходилось туго. Позже Галлиени описывал состояние войск Британии и Франции, преследуя собственный интерес – нарисовать картину полного хаоса, который прекратился только его личными усилиями. Картина вышла убедительной. Он писал о встреченных за линией фронта генералах, потерявших свои войска; о войсках, оставшихся без офицеров; о командирах, не представлявших, где находятся и куда им полагается следовать. 2 сентября комендант Парижа переговорил по телефону с Жоффром, который тревожился за левый фланг 5-й армии «из-за бездействия британцев, которые не желают выступать».
614
Terraine p. 216
Британская армия почти во всех своих войнах – включая 1939–1945 годы – позволяла себе роскошь многомесячной и даже многолетней подготовки, прежде чем по-настоящему ввязаться в бой. Подобная отсрочка обычно образуется сама собой, когда стране приходится формировать и переправлять за рубеж, иногда на огромные расстояния, экспедиционные войска. События 1914 года эту традицию грубо нарушили: через какие-то три недели после включения страны в разразившийся на ровном месте европейский конфликт британские военные прямо с парадных плацев, из пабов, офицерских столовых и полей для поло угодили в самую гущу кровопролитных боев. Для кого-то – в том числе и для командиров – такая разительная перемена оказалась невыносимой. Они продемонстрировали неспособность совершить необходимое психологическое усилие, чтобы исполнить предназначенную им роль в драме, определяющей судьбу Европы. Вечером 31 августа Спирс слышал, как Ланрезак что-то бормочет себе под нос с непривычной мечтательностью. Генерал перефразировал Горация: «О, как счастлив тот, кто остается дома, ласкать грудь возлюбленной, вместо того, чтобы воевать!» {615} Подобные сантименты со стороны офицеров, не оправдавших ожидания своих стран в августе 1914 года, заслуживают жалости, но никак не сочувствия. Человек не должен взваливать на себя непосильную ответственность.
615
Spears p. 316
Военным, которые спешили в эти дни по срочным делам, было очень сложно передвигаться в районе Парижа – заторы из войск, транспорта и беженцев, заполонили все прифронтовые дороги. Одному британскому офицеру как-то вечером пришлось бросить машину и идти пешком вдоль тракта, забитого вставшим кавалерийским полком: «Огромные кирасиры, неуклюжие и громоздкие в своих кирасах и шлемах, невозмутимо восседали на конях. Никто не думал спешиваться. В неподвижном вечернем воздухе грохот орудий слышался, казалось, у самого уха. Порыв ветра на мгновение оживил закованную в сталь колонну, качнув ниспадающие со шлемов конские хвосты, после чего она вновь застыла» {616} . Офицеру штаба 5-й армии коменданту Ламотту приходилось неоднократно ездить в Париж, чтобы поторапливать и без того работающие на износ типографии, где печатались военные карты. Топографических карт территории Франции вечно не хватало, тогда как карты западной Германии, изготовленные с большим запасом в преддверии запланированного Жоффром масштабного наступления, гнили на складе до самого конца войны.
616
ibid.
Рубеж августа – сентября ознаменовался как героическими подвигами в союзных войсках, так и прямо противоположными примерами низости и недостойного поведения. О мародерстве немцев во Франции (действительно имевшем место) сказано много возмущенных слов, тогда как о непозволительных поступках отступавших французов и британцев говорилось гораздо меньше (хотя они тоже не гнушались прибирать к рукам все, что понравится, – особенно алкоголь). Эдуард Кердеве ужаснулся, увидев
Санитарные пункты не справлялись с потоком раненых. Около трети британцев, добравшихся до перевязочных пунктов, в конечном итоге умирали от гангрены. По свидетельству санитара французской армии Люсьена Лаби, одна его карета скорой помощи перевезла 406 раненых за первый месяц войны и 650 за второй. Зачастую раненых невозможно было эвакуировать днем, а с наступлением темноты отыскать их становилось затруднительно даже с помощью chien sanitaires – 150 специально натасканных для этой цели «санитарных собак». Вскоре Лаби привык делать быстрый и безжалостный выбор, оставляя безнадежных и в некоторых случаях, по его собственному признанию, прекращая их мучения выстрелом. Из медицинских средств в его распоряжении имелись только перевязочные материалы – как-то раз ему пришлось останавливать кровотечение с помощью двух галет, которые он как можно туже прикрутил к телу раненого бинтами.
На перевязочных пунктах не было света, зато грязи хватало по колено. «Какой ужас! – писал Лаби. – Сколько раненых! Все они молят подойти к ним, забрать их первыми. Ими заполнен весь подвал и верхние этажи – они в каждой комнате, на каждой кровати». Даже эвакуированные, которым повезло получить место в переполненном поезде, не особенно могли рассчитывать на облегчение страданий в тылу. Многие добирались до госпиталя лишь через четыре-пять дней. Несметное число жизней уносил столбняк. Капеллан Американского госпиталя в Нейи рассказывал, как он и его коллеги спрашивали каждого поступившего, куда именно он ранен. «Кто-то молча показывал на горло, голову, бок. Кто-то приподнимал одеяло, демонстрируя большие участки почерневшей кожи, окруженные красными пятнами. Этот удушливый запах… Сегодня утром отпустил грехи лионцу – у него обнажен мозг, половина тела парализована, однако он в сознании и достаточно ясном уме, чтобы отвечать “да” или “нет” на заданные вопросы».
Немало вполне дееспособных солдат воспользовались хаосом отступления, чтобы ускользнуть из своих частей, – одни возвращались позже, делая вид, что просто потерялись, другие отставали и сдавались в плен. Пораженческие настроения одолевали не только сэра Джона Френча с подручными: генерал Жозеф де Местр, начальник штаба 1-й армии, рассказывал впоследствии Спирсу, что в тот злополучный август он всерьез подумывал застрелиться {617} . Британский офицер описывал представшую его глазам сцену 1 сентября, во время продолжающегося отступления 5-й армии на северо-восток от Парижа: «Они выглядели словно тени в аду, искупающие этим бесконечным страшным маршем грехи мира. Понурые, в запорошенных пылью когда-то синих с красным мундирах, натыкаясь на транспорт, на брошенные телеги, друг на друга, они брели по бесконечным дорогам, и в глазах стояла пыль, застилающая раскаленные окрестности, так что различить можно было лишь попадавшиеся под ногами скинутые ранцы, распростертые тела да изредка брошенные винтовки» {618} .
617
ibid. p. 319
618
ibid. p. 318
Мирные жители изо всех сил пытались справиться с мелкими и крупными последствиями грозного тайфуна, прокатившегося по их селениям. Мэр городка под названием Дефришо остановил отряд солдат, в поте лица копавших могилу для лошади, заявив, что они копают слишком близко к жилым домам. Ворча, солдаты перебрались в поле {619} . Однако в целом у обеих воюющих сторон редко находилось время погребать мертвых, не говоря уже о лошадях. «Поразительно, как человек привыкает к этой кочевой жизни, – писал Эдуард Кердеве. – Спать и есть урывками и где придется, не думать ни о чем важном, потому что все равно ничего не знаешь. Мы не получали ни писем, ни газет и не могли поделиться мнением о разыгрывающейся драме. <…> Мы только маршируем, тупые и бессловесные рабы бога войны».
619
Lintier p. 43
Лишь крохотная часть из миллионов людей в форме, участвовавших в этом грандиозном столпотворении, которое напоминало ужасающую массовую миграцию, подозревала о намечающемся переломе. По сравнению с августом Жоффр мог похвастаться кое-какими стратегическими завоеваниями. Пусть страшной ценой, но атаки французов в Эльзасе-Лотарингии лишили немцев возможности перебросить войска и укрепить правый фланг в Бельгии. Антанта прирастала частями, прибывающими из заморских колоний; объявленный Италией нейтралитет позволил Франции перевести защитников южных рубежей на Западный фронт. 5-я армия, войска д’Амада и экспедиционные силы не дали немцам получить преимущество на севере, прежде чем Жоффр передислоцирует свои силы и выставит против противника сперва щит, а затем и меч.