Первая мировая. Корни современного финансового кризиса.

Ключник Роман

«Мы можем гордиться среди народов мира тем, что русской ду­шой владеет не гордость, а любовь. И да не смущаются робкие сердца перед русской свободой!» — вот такую чепуху о «русской свободе» декларировал князь Львов. Керенский по этому поводу язвительно, но верно заметил: «Весь князь в этих словах. «Дон-Кихот, фантаст», — вос­кликнули многие». «Горе Львова в том, что он, в дни помешательства народного, верил в добрую сердцевину русской души, искал спасения в путях разума.» — отмечал Ф. Родичев. Была нарушена адекватность восприятия князем Львовым действительности, и в результате он вы­глядел кретином. Реальный глава Временного правительства Керен­ский издевательски сарказничал над бутафорским премьер-министром Временного правительства: «Приказам он предпочитал убеждения. Он слепо верил в неизбежный триумф демократии. Он не уставал повто­рять слова: "Не теряйте присутствие духа, сохраняйте

веру в свободу России"». И это при том, что Россия была свободной страной, а после Февральской революции — была самой свободной, и самой демократич­ной страной на планете. Есть правильные либералы, которые правильно понимают лозунговое слово «свобода» — как технологию одурачивания, технологию разрушения какого-либо общества и государства, и техно­логию захвата власти. А есть, мягко выражаясь, полоумные либералы, неправильные, которые принимают слово «свобода» за чистую монету, опьяняются этим словом и бессмысленно, бездумно, тупо повторяют его бесчисленное количество раз. Чем это закончилось для князя Львова — наглядно показала его личная история и история России, которой он был свидетелем.

Г. Е. Львов своими многочисленными добрыми делами на благо России в земском движении, гуманитарными акциями помощи русским солдатам в Маньчжурии во время русско-японской войны и «столы­пинским» крестьянам-переселенцам заслужил в российском обществе большой авторитет и славу. И теперь масоны-«англичане», создавая Временное правительство, решили это использовать себе в плюс, решили использовать прекраснодушного князя Львова «втёмную» и перед об­ществом, народом — прикрыться этой красивой человеческой афишей, коварно спрятаться за ней.

Князь Львов не хотел брать на себя такую большую ответствен­ность — быть главой правительства, но его нагло на этот пост затащили, поставили, и даже император Николай Второй за час до своего отрече­ния по настоянию Гучкова подписал указ о назначении Львова главой российского правительства. Поэтому у поставленного перед свершив­шимся фактом мягкого Львова ничего не оставалось, как в конце кон­цов согласиться: «Меня сделали (премьер-министром). Разве я этого хотел», — сокрушался после князь Львов, оправдывая своё согласие высказыванием некоего архиерея: «И самое плохое место могут скрасить честные люди». Не тот случай, — князь Львов масонское Временное правительство не скрасил.

Любопытно проследить до конца поучительную историю демократа и либерала князя Г. Е. Львова и результат его либеральных стараний в начале 20-го века: после захвата власти крайними демократами-либера­лами ленинцами он спрятался в Сибири, но зоркий комиссар с характер­ной фамилией Запкус нашел его в Тюмени, и от расстрела «контры» на месте спасли уральские рабочие, бывшие в отряде Запкуса. Львов попал в тюрьму города Екатеринбурга, где его точно должны были расстрелять, как князя В. Долгорукова, или утопить в реке, в проруби, как епископа Гермогена, но за него замолвили словечко перед Лениным-Бланком масоны-кадеты-бундовцы, и только благодаря вмешательству самого вождя захватчиков, Львова отпустили как безобидного для новой власти. После чего он от лица Временного Сибирского правительства поехал в США уговаривать президента Вильсона помочь в борьбе с большеви­ками. Это было равнозначно, что уговаривать Ротшильдов и Шиффа против их Бронштейнов, поэтому это было совершенно абсурдно, — и Львов кроме насмешек за спиной ничего не получил.

Наконец-то что-то поняв в этой суровой жизни, 60-летний князь Львов уединился во Франции в Булони, почти ни с кем не общался, стал замкнутым и молчаливым, и, чтобы развеять как-то страшную тоску по Родине, России, бродяжничал в лаптях и с котомкой через плечо по Франции.

А когда слышал в своем присутствии обычную, привычную за многие годы критику дофевральской России, то, как отмечала в своих мемуарах К. Ельцова, — Львов с раздражением остро вмешивался и парировал: «Ведь это только у нас все было плохо. Все за границу ездили учиться культуре. Я всегда говорил, что это ерунда». То есть Львов на старости лет прозрел, и из старого принципиального либерала-западника превра­тился в славянофила, даже в патриота, то есть — «черносотенца». Это его прозрение не спасло его от многочисленных нареканий и обвинений со стороны таких же бездарных изгнанников из Отчизны, которые когда-то смотрели ему, Струве и другим говорливым либералам в рот, в резуль­тате также потерявшим, проигравшим по своей тупости и малодушию Родину, Россию, и теперь скитались в нищете по Европе, в частности по Франции, и при случае обвиняли в своей трагичной судьбе друг дру­га. Стоит отметить, что ещё будучи формальным главой Временного правительства князь Львов

подвергся неожиданно сильной критике со стороны членов правительства и своих сторонников, — что Временное правительство сильно сдало позиции.

Вернемся к Ленину. В результате большой агитационной работы к началу июля 1917 года Ленин набрал большое количество своих сторонников среди рабочих и солдат, набрал реальную физическую уличную силу, вследствие чего ситуация в столице стала для Времен­ного правительства более критической. Ленин со своими сторонниками фактически уже имел превосходство в силе. Существенно усилилась позиция Ленина после того, как к нему в подмогу прибыл из США Лев Бронштейн-Троцкий, и не один — а с большим отрядом нью-йоркских евреев (275 человек), прибывших для захвата России. Стоит отметить, что Троцкий присоединился к Ленину, а не к своему Бунду — «эсерам», и не к своему старому другу по 1905 году Нахамкесу.

Привёз Бронштейн и деньги. Благодаря Бронштейну директор Фе­дерального резервного банка Нью-Йорка Вилльям Б. Томпсон сделал личный взнос большевикам — в один миллион долларов, а знаменитый ненавистник России Яков Шифф — 20 миллионов. «.Лица, принимаю­щие участие в организации Революции, включали Якова Шиффа, Куна, Лоэба и Компанию, Гуггенхайма и Макса Брайтунга, — отметил в своём исследовании А. К. Крыленко. — Летом 1917 года совещание, собранное в Швеции для решения вопроса о финансировании Ленина и Троцкого, посетили банкиры, находящиеся по обеим сторонам войны, из Германии, также из Британии, Франции, России и США. Было решено, что Кун, Лоэб и Компания должны внести 50 000 000 долларов в Банк Швеции для кредитования обоих революционеров. Внук Якова Шиффа в статье в Уогк Атепкап ,|оиг па1 от 3 февраля 1949 года утверждал, что его дед заплатил революционерам 20 000 000 долларов золотом».

Лев Бронштейн отстаивал интересы мирового еврейского сообще­ства, США и Англии. «Возможно, что одной из причин, по которой де­мократический президент Вудро Вильсон позволил Троцкому покинуть Новую Шотландию, было то, что Троцкого сопровождал Скаг1ез Сгапе из ^езИпдЬоизе Сотрапу, одновременно председатель Финансового комитета демократов», — объяснял чудесное освобождение Троцкого в Канаде американский исследователь Ральф Эпперсон («Невидимая рука» СПб. 1999 г).

Создалась интригующая ситуация: и Ленин и Бронштейн страст­но желали захватить власть в России, но Ленин защищал интересы Германии, а Бронштейн защищал интересы врагов Германии — США и Англии. Этот потенциальный конфликт интересов ярко выльется в разных позициях обоих в период подписания Брестского мира. Вернёмся к июльским событиям в Петрограде.

В июле рабочий и солдатский Петроград был уже на стороне Ленина, и французский журналист Клод Анэ показывал через Неву на Выборг­ский район и говорил: «Ленин и Троцкий царят там, как господа. Если Ленин и Троцкий захотят взять Петроград, кто им помешает в этом?» Ленин и сам понимал, что теперь ему навряд ли помешают захватить власть, и стал опять готовиться к захвату.

Реальные руководители Временного правительства осознали кри­тичность ситуации, и масоны свою управленческую бездарность решили прикрыть критикой своей афиши, «свадебного генерала» князя Львова, нашли виновного, крайнего. «Чужим он стал скоро и "своим". Там, в совещаниях Государственной Думы, князя правителя скоро стали тя­готиться. Потом "игнорировать", пренебрегать за "бессилие". Наконец, почти ненавидеть за "попустительство левым"», — "объяснял" главный российский масон Керенский. Ещё один масон — основатель Всероссий­ского Земского Союза, депутат Государственной Думы, впоследствии один из лидеров русской эмиграции Н. В. Вырубов объяснял причины неспособности Львова справиться с ленинцами: «следует учитывать сознательное нежелание изменять демократическим принципам прав­ления, которые исключали применение насильственных мер в борьбе с политическими противниками. Князь Львов следовал своим моральным установкам и оказался в неравном положении.». Да, как уже выше отмечалось — Львов был искренним демократом и либералом, непра­вильным либералом.

К. Ельцова отмечает, что когда она в этот период попала к Львову, то он находился в большой депрессии и в отчаянии философски оп­равдывался: «.Мы ничего не можем. Мы — обречены. Щепки, которые несет поток». И когда Ельцова попыталась всколыхнуть этот фатализм и призвала его собрать правые силы и побороться, то князь Львов вос­кликнул: «Нет, нет, разве это возможно? Начать борьбу значит начать гражданскую войну. Это невозможно.. Что поделаешь?». Не начал гражданскую войну во имя спасения России убежденный либерал Львов, берегущий чью-то слезинку, — тогда вскоре начали гражданскую войну с целью захвата России большевики, пролившие море слез и крови.