Первая жена
Шрифт:
– Ну насчет супруги это вряд ли… К тому же у нас няня заболела. Во сколько, говоришь? Когда? По какому адресу?
Потом был разговор с дочерью. Света ее озадачила.
– Дочь! Приглашаю тебя с Васей на премьеру.
– Ой, мамочка! С удовольствием! – а у самой голос странный какой-то и настроение непонятное.
– Свет, а что ты какая-то не такая?
– Мам, я тут задумалась над твоими словами. Помнишь?
– Над какими?
– Ну про жизнь мою, про мужчину, которого я выбрала… И поняла, что ты права.
–
– Да во всем! Короче, мам… Я, наверное, буду уходить от Васи…
– Ах, вот оно что?
– Да! Мне еще немножко решимости не хватает. Я вроде бы и намерена, и в то же время что-то держит еще.
– Ну ты прислушайся к себе… Что тебе подсказывает сердце? Знаешь, эти слова кажутся банальными, избитыми, а на самом деле только так и надо жить: по сердцу! Понимаешь? Вот я и говорю: слушай свое сердце!
– Мам… мам, а можно я к тебе перееду? А то у папы там… сама понимаешь…
– Конечно, Света! О чем разговор? Приезжай, живи! Я только рада буду.
– Спасибо, мам!
– А что случилось-то? Поссорились? Разругались?
– Потом, мам… Ладно? После премьеры расскажу…
*
– Май! Я понимаю, тебе сейчас не до чего! Но что мне-то делать со всеми этими вещами?
– Какими вещами, Марин?
– Ты что, забыла? Мы же говорили, что надо собрать игрушки, книги, одежду для детского дома!
– Ну?
– Так у меня тюками весь коридор завален. Это я пока только второй подъезд охватила! На третий и четвертый завтра объявления повешу.
– Ой, какая молодец! Надо бы отвезти! Можешь своего Михаила попросить?
– Да, конечно, могу! Он без проблем поможет! Знаешь, даже удивительно: он так проникся этой идеей. Накупил конфет, печенья… Я вот только сомневаюсь – примут ли…
– Конечно, примут! С удовольствием! Я бы сама с вами поехала, но завтра у меня и работа, и последние приготовления к спектаклю… А в субботу уже премьера. Может, вы сами съездите? Без меня?
– А почему нет? Поедем. Завтра Михаил отпросится, и часам к пяти у них будем. К кому там обратиться?
– К заведующей Вере Ильиничне. Скажешь, что от меня. Я ее предупрежу.
*
Майя находилась в таком интересном состоянии, в каком не была, наверное, никогда. Легкое, приподнятое, энергетически наполненное… Она порхала, летала, парила. Она успевала все. И все делала с удовольствием. Учила ли роль, репетировала ли, или ходила на работу, или занималась с детьми – все с радостью, все с искренним желанием и живым интересом. У нее не было времени даже проанализировать свое состояние. А если бы она нашла время, то удивилась бы: «Господи! – сказала бы она. – Как же прекрасно я живу! Как эта жизнь мила моему сердцу! И чего я страдала? Ну да, потеря семьи – это, конечно, испытание! Но именно испытание, а никакая не трагедия!»
Бывало, что иной раз сослуживицы за обедом заводили бабские разговоры, мол, как ты, Майя, без мужика живешь?
Но
– Отлично живу! – и не вдавалась в подробности.
Она вообще не очень-то любила эти перекусы в подсобке с набившими оскомину пересказываниями сериалов, с глупыми комментариями приказов начальства, с фразами типа:
– А мой вчера такой тепленький домой заявился… Еле-еле его сегодня пинками подняла.
Майя предпочитала обедать в кафешке напротив, и ее ничуть не угнетало обеденное одиночество. Напротив, она всегда с радостью молча проводила время обеда, потому что искренне считала, что уж лучше посидеть в тишине, чем на всякую чепуху тратить свою энергию. И хотя с женщинами из отдела отношения в целом складывались неплохие, Майя старалась избегать разговоров на личную тему и в особую дружбу ни с кем не вступала.
Про театр сотрудницы знали и даже водили своих детей на сказки. Про премьеру тоже были наслышаны. Сказали, что придут, и даже с мужьями.
*
Вечером позвонил сын. Виктор звонил теперь довольно часто, и Майя знала, что непросто дается ему пребывание за границей. А в этот раз он вдруг заявил:
– Мам, я вернуться хочу!
– Сынок! Лично я буду очень рада! А вот папа… Ты сказал ему?
– Мам, ты пойми: сказал – не сказал – это неважно! Не мое это! Меня в Москву тянет, я по своей земле соскучился… Я лес люблю, природу… Я другой! Здесь все нацелены на какие-то крупные финансовые проекты, на карьеру, на достижение результатов, на получение сверхприбыли… А мне это совсем не интересно! Ну что я здесь мучаюсь?
– Вить! Я-то отлично понимаю тебя. Особенно теперь, когда почувствовала жизнь по-другому, когда ощутила, что это такое – жить по сердцу! Я полностью тебя поддерживаю! А вот папа… Что он-то говорит?
– Мам, ты же его знаешь… Что он может сказать? Держись, сынок! Всего полгода осталось! Доучись, там видно будет… Но я не хочу, мам! Не могу! Это же моя жизнь! Это же полгода моей жизни! Почему я должен добровольно мучиться, заставлять себя что-то делать, насиловать свою природу? Скажи мне: во имя чего? Ради отца? Да, я его уважаю, да, я и так подчинился ему. Но теперь понимаю: неправильно это!
Виктор разволновался. Майя чувствовала это сквозь огромные расстояния – и срывающийся голос, и тяжелые вздохи, и интонации разочарования… Она очень понимала своего сына.
– Сынок, возвращайся! Насильно мил не будешь! Это правда. Когда ты прилетаешь?
– У меня вылет через три дня, в пятницу!
– О! Так ты в театр ко мне успеваешь?
– Конечно! – в голосе сына Майя уловила улыбку. – Я же специально подгадал. Ты же говорила мне, помнишь, когда еще только назначили день премьеры? Я для себя это четко отметил. Мне просто не терпится посмотреть тебя на сцене! Моя мама – артистка! – он рассмеялся. – Это круто!