Первое апреля октября
Шрифт:
— А когда нечего уже распутывать, когда все путы разрублены? — не отставал Яков, не обращая внимания на сутолоку. — Не свобода ли это от пут?
— Нельзя получить свободу от мира путём разрушения мира, — покачал головой Пётр.
— Ты мастер антитезы, — усмехнулся Яков. — Что же ты делаешь здесь?
— Не моею волей разрушен этот мир. Я лишь разрушаю силлогизмы бытия.
— Не они ли — основа мира? — рассмеялся Яков, довольный своей, как он полагал, победой в споре.
— Нет! — наконец-то
— Да, Пётр, — смиренно опустил голову Яков, опасаясь гнева.
— Называй меня «учитель».
— Да, учитель.
— Сбились со счёту из-за тебя, — уже спокойно сказал Пётр.
— Я не сбился. Сто девяносто два.
Андрей с Варфоломеем и Фаддеем расцепились. Теперь они стояли, неприязненно поглядывая друг на друга, переталкиваясь с задиристым «ты чего, а?!», «а ты чего?!», и не решаясь начать драку.
Пётр, кряхтя, поднялся со своего места, пошёл к ним. Яков, посмеиваясь в бороду, поплёлся следом.
— Ребятушки, — позвал учитель, приближаясь, — обратитесь уже. — Полно вам, чада, человекам уподобляться! Вы к служению призваны, а ведёте себя, аки дети неразумные.
Он наклонился, с трудом поднял камень, несомый Андреем, кивнул:
— Возьми, Андрюшенька.
Андрей несмело приблизился, подхватил поданный булыжник.
— Куда понесёшь? — спросил Пётр.
Андрей замер в нерешительности, поглядывая то на кучу, то на забор. Мучительным вопросом заглянул в глаза учителя, ожидая подсказки.
— Неволить тебя не могу, — отмёл Пётр его вопрос. — Твой камень, тебе и решать. Какое время пришло тебе, тому и служи.
Андрей закивал, повернулся, пошёл к забору.
— Кто не с нами, тот против нас, — прошипел за спиной Яков.
— Нет, Яшенька, не так, — возразил Пётр. — Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Ты ж, чай, не Владимир Ильич.
— А он — расточает, — кивнул Яков на Андрея, который дошёл до забора и теперь с трудом раскачивал булыжник, чтобы перебросить его на ту сторону.
— Не запрещайте ему, — отозвался Пётр. — Помнишь? Кто не против вас, тот за вас.
— Путано-то всё как! — скуксился Яков, затряс бородой-селёдкой. — Я с ума сойду.
Брошенный Андреем булыжник ударился об ограду, не долетев метра до её вершины; ухнул обратно, едва не прибив ногу стоящему подле Ивану. Тот испуганно отпрыгнул, вжался в кирпичную кладку забора.
— Камень! — крикнул кто-то со стороны.
Пётр оглянулся. Филипп, улыбался, как, наверное, улыбался Архимед, восклицая своё «Эврика!», и указывал на ограду.
Андрей, тоже повернувшийся на крик, нерешительно приблизился к забору и постучал по старому, полувековому, наверное, кирпичу костяшками пальцев.
— Камень, — повторил он за Филиппом.
— Камень! —
А неверующий и вечно во всём сомневающийся Фома подошёл, потрогал кладку, постучался о неё лбом и даже понюхал.
— Камень, — констатировал он.
— Кайло надо, — подсказал подошедший Матвей.
— И не одно, — добавил Лёва.
— Башню, — громко прошептал за спиной учителя Яков. — Башню! И не будет для нас ничего невозможного.
— Только не лестницу! — попросил Филипп. — Очень уж высоко небо-то. Я высоты боюсь.
— Нет, не лестницу, — успокоил его Пётр. — И не башню, — добавил строго, обернувшись к Якову. — Стену! Мы построим вокруг себя стену и ею отгородимся от дьяволова мира. Ни один оттуда не придёт больше к нам с мечом, чтобы мучить наши души и терзать разум! Дети божьи, мы будем ждать царствия небесного в надёжном укрытии и под присмотром ока Его.
— А главный не разрешит нам, — усомнился Фома. — Он всегда говорит, что мы должны идти в мир, а не замыкаться в себе. А у него око всевидящее, что твой прожектор.
Пётр посмотрел на говорящего вопросительно и сурово.
— В мир? Не замыкаться? — произнёс с нарастающим, подобно вибрато струны, перед тем, как она лопнет, напряжением. — Мир сам придёт к нам, Фома, когда будет воля пославшего нас! Но сейчас мы должны сберечь наши души живые, и ни лестница, ни башня в этом сбережении нам не помогут. Стену!
— Стену! — несмело поддержал Иван. — Спрячемся!
— Стену, — кивнул Варфоломей. — По лестнице я не пойду.
— И я, — вторил ему Филипп. — Я высоты боюсь.
— Будем жить за стеной как у Христа за пазушкой, — улыбнулся Матвей.
Все возликовали.
И только Андрей молча наклонился, подобрал свой булыжник и принялся раскачивать. Раскачав, бросил. Булыжник в этот раз ударил чуть выше, почти о верх забора. Но, подобно Сизифову камню, вернулся на круги своя; холодно и насмешливо улыбнулся человеку солнечным бликом на гладком боку.
— Знать не пришло ещё твоё время, Андрюшенька, — прокомментировал Пётр.
Андрей упрямо замотал головой и снова взялся за своего противника.
Увлечённые его борьбой с камнем, остальные не заметили женщины в белом — полной и решительной, уже мало похожей на ту деву Марию, которой была когда-то. Быстрым шагом она приближалась к собранию.
Остановившись в десятке метров и сердито глядя по сторонам, женщина всплескивает руками.
— Ой, ребята, вы опять!.. Яков Геннадьевич, они снова сад камней растащили, ну что ты будешь делать! — она поворачивается к оранжевому облезлому корпусу и взывает: — Я-а-аков Ген-на-дье-ви-и-ич, этот раздвоенный, Пётр Сквозняков, опять всех с панталыку сбил!