Первое число Смита
Шрифт:
Год назад она услышала в записи лекцию психолога, в которой он отвечал на вопросы слушателей. Что-то задело Маю в его словах, и она, как утопающий, ухватилась за его фразу: «Вы можете жить по-другому». Она прослушала все его лекции, прочла все книги и статьи, которые смогла найти, она все ждала, ждала, когда его слова: «И тут вас отпустит» случатся с ней. И её отпустило. Неожиданно, резко, и так же трагично и необратимо как внезапная смерть. Она просто проснулась утром и поняла, что «низы больше не хотят». И множество новых слов: «воля своя и другого», «сильная и слабая позиция», «субъективная и объективная значимость», «опоры», «ресурсы», «границы», «территории», «самоуважение»,
«Многие же первые будут последними, и последние первыми» (Мф. 19:27–30). Так она осталась одна, и, завершая свой жизненный переворот, сменила и место жительства и работу.
Очнувшись от своих воспоминаний Майя, сфокусировав взгляд, увидела, что мужчина из окна Южной башни смотрит на неё. Словно в оцепенении, она застыла под пристальным вниманием его глаз. Ей показалось, что они синего цвета. Зам смутилась, обратила кресло обратно к столу и скрылась за мебельной спинкой, прекратив, тем самым обоюдное изучение субъектов друг другом, избегая неизбежности изменения их состояний.
Москва. 12:40. Сентябрь, 13, Пятница
Южная башня.
Бенефициар стоял у окна своего кабинета с закрытыми глазами, отдав солнцу в распоряжение собственное тело. Оно баюкало его своими лучами. Герман убивал время. Его всегда было слишком много. Оно тянулось слишком долго и неторопливо, и так бесчувственно не отвечало его желаниям. А он желал быть занятым, подвижным, думающим, делающим, решающим. Бенефициару казалось, что он не смог бы быть счастливым через сотню-другую лет, когда искусственный интеллект полностью или почти полностью, заменит участие человека в труде, оставив только горстке людей право принимать стратегические решения. Что делать тогда таким как он? Отдыхать? Сколько? Месяц? Три? Год? А дальше? Чем упражнять свой разум? Чем заниматься днями напролёт? Чем тешить свое самолюбие? В чем добиваться успеха? Куда пригодиться? У него не было ответов.
Герман рассматривал время с позиции «было» и «будет», но иногда, а последние несколько лет всё чаще и чаще, она начал застревать в третьей временной ипостаси, в «сейчас». И это «сейчас» протекало слишком туго, слишком неповоротливо, оно слишком плавно переворачивало страницы необратимого мерила его существования, словно и не должно было последовательно сменять его состояния в процессе жизни, да и сами процессы, приводить к изменениям, к развитию. Герман, читая в детстве фантастику, мечтал о гипарксисе, о многомерных мирах, о мультивселенных. А сейчас подумал, что рассуждает, как последний романтик двадцать первого века.
Он устало вздохнул и открыл глаза. Вернувшись в реальность, он увидел, что из окна Северной башни на него, вернее сквозь него, невидящим взглядом Навсикайи, смотрела девушка. Она сидела в черном кожаном кресле, скрестив на груди руки, застывшая, словно восковая фигурка. Его взгляд пробежался по её худому, угловатому лицу. В нём не было ничего примечательного, она была, что называется «обычной»: немного раскосые глаза, брови с приподнятыми вершинами, среднего размера губы, сжатые, будто с трудом удерживали какую-то невысказанную во рту мысль. Её чётко очерченный подбородок был таким же острым, как и скулы, а овал лица формой напоминал продолговатую клубнику. Волосы отсвечивали запыленной медью, разделялись прямым пробором и прятались за спиной. Герман подумал, что они, скорее всего длинные. На
Девушка была одета в темно-серый брючный костюм. В вырезе двубортного пиджака, похожего на военный китель, застегнутого наглухо, виднелся воротник белой рубашки, также плотно закрытой до самой середины шеи.
Внезапно она, словно очнувшись, посмотрела ему в глаза. Эта осмысленность во взгляде воскресила её, все нервные окончания тела пришли в действие, запуская внутренний двигатель, и весь облик стал казаться теперь каким-то чрезвычайно живым. Герману показалось, что глаза у девушки зелёные, когда она, последний раз сверкнув ими, развернулась от окна и спряталась от него за равнодушным серебром стекла. И он, привычно увидел только собственное отражение. Как всегда.
Ему стало интересно. Этот кабинет пустовал больше года.
Услышав звук шагов, бенефициар оглянулся и увидел спешащую к нему с документами и чашкой в руках Валеру. Она была его бизнес-ассистентом. Валера. Герман называл её именно так. Просто и по-мужски. Он не помнил, кто предложил, он или она, именовать её так, но уже не представлял, что будет обращаться к ней как-то по-другому. Валера была не против, и ей удивительно шло имя, произносимое в этой форме. Она была высокой, с низким грудным голосом, простоватыми, какими-то неуклюжими чертами лица и такими же манерами. Ассистент работала с ним много лет, и знала настолько хорошо, насколько это вообще было возможно.
– Ваш кофе, – сказала Валера, ставя перед ним на стол фарфоровую чашку.
Герман сел в кресло и аккуратно дотронулся внешней стороной указательного пальца до белой глянцевой поверхности. «Кипяток» – подумал он, а вслух произнёс с нажимом:
– Слишком горячий. Опять. – Герман взглянул на неё с упрёком.
– Ишьтыподишьты! – воскликнула Валера тоном матери, недовольной своим избалованным, но любимым сыном.
Он лишь усмехнулся в ответ. Бенефициар давно привык к её старорусским словечкам, они забавляли его. К чести Валеры, она всегда тонко чувствовала момент, когда их можно или нельзя употреблять. В присутствии гостей, посещавших кабинет, ассистент себе такого не позволяла.
– Типография изготовила приглашения. Проверьте. Все ли устраивает? – сказала она, передавая ему длинный бумажный конверт золотого цвета.
Герман взял его, положительно оценив плотность тисненой бумаги, открыл и вынул белый лист, в котором золотым витиеватым шрифтом было напечатано:
– Потрясающе. Я доволен, – ответил он. – Разошли по списку, в сопроводительном письме добавь: мы ждем только руководящий состав компаний-партнёров и арендаторов.
Валера кивнула, направилась к выходу и добавила:
– Совещание перенесли на тридцать минут, не все успевают. Начнется в тринадцать тридцать.
«Опять ждать» – подумал он разочарованно.
Москва. 16:14. Сентябрь, 16, Понедельник
Северная башня.
– Ты должна пойти. Пойми меня правильно. – Покидая кабинет, бросила Главный, уже не гладя на Зама.
Майя кивнула ей вслед.
Главный уведомила её, именно так, не попросила и не приказала, а просто уведомила её, как о свершившейся где-то на небесах договорённости, не подлежащей изменению, что Майя идёт на благотворительный аукцион, проводимый компанией, владеющей башнями и строениями Серой площади, вместе с Главным, Генеральным и его заместителями, в конце декабря.