Первое дело Аполлинарии Авиловой
Шрифт:
Швейцар с седыми бакенбардами, принимая у нас верхние вещи, наклонился к моему уху и прошептал:
— Не желают ли господа альбомов во французском жанре? Намедни новые получили, прямо из Парижа.
От альбомов мы твердо отказались и прошли за тяжелую бархатную портьеру, загораживающую вход в залу.
— О! Штабс-капитан, душка! Давненько вы нас не радовали своими визитами, — воскликнула одна из девиц, Клотильда, пышная брюнетка, к которой я не раз хаживал. Я уж было смутился, что подумает Полина, но она украдкой ободряюще пожала мне ладонь, и я воспрянул духом.
— А
Мой «Евгений» мягко оторвал от себя ее руки и потрепал по щеке:
— В другой раз, моя милая.
Но она не отставала:
— Тогда закажи мне шампанского!
Мне пришлось вмешаться:
— Лизка, зачем тебе эта кислятина? Ты же не пьешь шампанского! Давай я тебе водки куплю. А к молодому человеку не приставай, дай осмотреться. Не видишь, он тут впервые.
— Не надо ей водки, — раздался низкий звучный голос. — Напьется, буянить начнет.
В зале появилась мадам. Ее пышные телеса были укутаны в креп-жоржет цвета маренго, а страшный шрам на лице скрывала густая вуаль. Она прошла к небольшому диванчику, села, и тут же горничная в белой наколке поставила перед нею столик с разнообразной выпечкой.
Мы оба обернулись к ней и щелкнули каблуками.
— Вот, привел вам своего молодого приятеля, Евгения. Прошу любить и жаловать, — представил я Полину.
— И полюбим, и жаловаться не на что будет, — ответила она, приторно улыбаясь. — Сейчас с девушками познакомлю. Здесь не все, Любочка и Кончита сейчас спустятся. У них гости.
Она махнула рукой, и сидящие на диванах и пуфах ее подопечные оторвались от своих гостей и подарили нам ослепительные улыбки.
«Евгений» отошел от Мадам и оперся на крышку кабинетного рояля.
— Может, сыграете нам что-нибудь? — спросила худенькая блондинка с боа из перьев на шее.
— А что бы ты хотела?
Блондинка задумчиво посмотрела на потолок и прошептала:
— Что—нибудь романтичное.
Мой спутник открыл крышку, пробежался по клавишам и запел низким волнующим голосом:
Пара гнедых, запряженных с зарею,Тощих, голодных и грустных на вид,Вечно бредете вы мелкой рысцою,Вечно куда-то ваш кучер спешит.Были когда-то и вы рысаками,И кучеров вы имели лихих,Ваша хозяйка состарилась с вами,Пара гнедых!Полина пела о такой же дамочке из веселого дома, как и сидящие вкруг рояля девицы.
Песня смолкла.
— Браво! — донеслись возгласы. — Молодец! А можешь, еще?
Моего «Евгения» обступили, похлопывали по спине, и тут по внутренней лестнице спустились две девушки. Я не поверил своим глазам — одна была в форме институтки, в пелеринке и шляпке, из-под которой выбивались непокорные светлые локоны. Вторая — жгучая брюнетка в узком платье с низким декольте, выглядела как обычная кокотка. Брюнетка смотрела на нас пронзительными карими глазами.
— А вот и девочки! — фальшиво воскликнула мадам. — Подойдите сюда, познакомьтесь. Ах, как жаль, что вы не слышали прекрасный романс, который исполнил нам молодой человек. Я в восторге, полном восторге!
Произнося это, мадам вперила взгляд в Любочку, и та ответила ей еле заметным кивком. От «Евгения» не ускользнуло это движение, и он, беря быка за рога, быстро произнес:
— Можно пригласить вас, Люба?
Она посмотрела на него, чуть склонив головку, и, подойдя, взяла его под руку. Я заволновался.
— Евгений…
— Николай, не волнуйся. Это не тот случай, чтобы сопротивляться.
— Конечно, — хохотнула брюнетка, — оставь его. Пойдем лучше со мной. Я за стеночкой. И мне будет хорошо, и тебе спокойнее.
И она потащила меня за собой.
На этом, Алеша, я заканчиваю свое послание, так как о том, что последовало вслед за этим, писать не пристало, да и нет в этом занятии ничего нового.
Всех тебе благ, милый.
Николай.
Аполлинария Авилова, N-ск — Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.
Уговорила я все же Николая на эту авантюру! Переоделась в мужской костюм, парик с короткими волосами, приклеила усики и вышла к изумленному штабс-капитану эдаким кавалером. Видела бы ты выражение его лица! Я с трудом удержалась от смеха.
Николай быстро пришел в себя, мы вышли на улицу, и первый же извозчик, которого удалось поймать, отвез нас к заведению.
Мы вошли в слабоосвещенную большую комнату. Посредине стоял кабинетный рояль, на стенах развешены фривольные гравюры Патена «Кавалер ловит блоху у дамы», «Сорванный поцелуй» и другие, которых я просто не разглядела.
Больше всего меня поразили запахи. Пахло пачулями, старой обивкой и пороком. Да-да, не удивляйся, у порока есть свой запах, как есть он у нищеты, старости и смерти. И женщины, сидевшие на честерфильдовских диванах, выглядели уставшими в резком свете ламп. Они были сильно накрашены, одеты в платья, подчеркивающие изгибы тела, и манили мужчин ненатуральной чувственностью.
Одна из них, по имени Люба, в институтской форме с пелеринкой, тут же привлекла мое внимание. Я подумала: уж не посещал ли ее Ефиманов? Почему она одета именно так? Вероятнее всего, это приказ хозяйки, на себе испытавшей, как притягательны невинные существа для сластолюбивых старцев.