Первое дело Аполлинарии Авиловой
Шрифт:
Милый братец!
Прости меня за ту отчаянную записку, которую я отправила тебе, не помня себя от горя. Теперь я успокоилась и могу связно описать все произошедшее после того, как я обнаружила в классной комнате Григория Сергеевича, лежавшего в собственной крови.
Как я боялась заходить туда, где лежал этот несчастный! Тело попечителя прикрыли серой холстиной, полицейский врач копался в саквояже, а нас Кроликов усадил так, чтобы мы сидели спиной к месту преступления.
— Ну-с, начнем, медам. Расскажите, мадемуазель,
Полина ободряюще посмотрела на меня и я сказала:
— Я зашла в класс, чтобы взять из ящика мячик, свой подарок Полине, то есть мадам Авиловой.
— Как вы смели, мадемуазель Губина? — прервала меня возмущенная начальница. — Вы нарушили дисциплину! Институткам запрещено входить в классные комнаты, когда нет занятий.
Но тут вмешался этот страшный полицейский с висячими усами:
— Прекратите, мадам фон Лутц, — твердо сказал Кроликов. — Вы здесь присутствуете как свидетельница того, что с мадемуазель поступают по закону. Когда мне необходимо будет вас допросить, я вам об этом скажу. А сейчас попрошу не вмешиваться в ход допроса.
К моему великому изумлению, начальница немедленно замолчала, а следователь посмотрел на меня прямо—таки ласково:
— Продолжайте, дитя мое.
Нет, он, оказывается, совсем не страшный. И я продолжила:
— Мячик я нашла не сразу. А потом его превосходительство подошел сзади и… — тут я с мольбой посмотрела на Полину. И снова разрыдалась. Сил нет такое рассказывать, да еще при мужчине.
Как долго я рыдала не помню. Полицейский врач подошел к нам, достал из саквояжа какие-то капли, налил из графина стакан воды и подал мне. Я не могла сделать глотка, чтобы не расплескать воду, губы стучали о край стекла.
— Говори все, как было, Анастасия. Как мне рассказывала, — Полина обняла меня и погладила по спине.
— Нет… не могу… — ответила я и отвернулась.
Этого начальница стерпеть уже не смогла.
— Мадемуазель Губина, говорите! Не смейте ничего утаивать! Вы запутываете следствие и мешаете поискам истинного убийцы.
Полина возмутилась и решительно поднялась с места:
— Почему вы давите на мою подопечную! Кто дам вам право, мадам фон Лутц? — и, обратясь к следователю, бросила в сердцах: — Это не допрос, а форменное самоуправство. Я буду жаловаться!
— Сядьте, сударыня, — приказал он ей, а на фон Лутц даже не глянул.
И тогда я решилась:
— Я его оттолкнула и выбежала за дверь. Но на полдороге спохватилась и вернулась за мячиком. И когда я нагнулась, то увидела, что его превосходительство лежит. Мне даже в голову не пришло, что он мертв. Подойдя к нему, я дотронулась, и вдруг хлынула кровь.
— Господин Ефимцев убит тяжелым предметом. У него проломлен череп. Как по-вашему, что это могло быть?
— Протестую, господин агент, — остановила его Полина, не дав терзать меня дальше. — Спрашивайте мадемуазель Губину о том, что она видела и делала. Ее подозрения и догадки не находятся в вашей компетенции.
Кроликов посмотрел на нее с интересом:
— Где вы научились так говорить?
— У моего отца — адвоката Рамзина. Мне часто
Начальница снова что-то недовольно проворчала.
— Ну, что ж… — обратился он ко мне: — Не видели ли вы кого-нибудь постороннего в классной комнате или в рекреационном коридоре, мадемуазель?
— Нет, никого. Все были на празднике, в зале.
— А в классе кто-нибудь мог спрятаться, когда вы там присутствовали?
— Не знаю…
— Позвольте мне вмешаться, — попросила Кроликова Полина. — Под кафедрою находится длинный шкаф. Там могут четверо спрятаться. И в задней комнатке, за доской. Там даже дверка есть.
— Я уже осмотрел, — кивнул Кроликов. — К сожалению, никаких следов не оставлено. А вот мадемуазель наследила везде, где могла.
От этих слов я зашлась слезами еще более. А Кроликов поглядел на меня участливо и произнес:
— На сегодня достаточно. Барышню отпускаю, позднее увидимся снова. Езжайте домой да приведите ее в чувство. А пока пригласите ко мне госпожу Радову.
Марабу словно ждала этого часа. Прямая и чопорная, с поджатыми губами, она подошла и заняла мое место.
— Прежде, чем вы начнете допрашивать мадемуазель Радову, — сказала Полина, — не могли бы вы дать указание своим городовым внизу пропустить нас?
— Верно, совсем забыл, — согласился он. — Пойдемте, я провожу вас.
Чем это кончится, не знаю… Но на одно уповаю, только бы не оставили меня Полина и Лазарь Петрович. Я еще буду писать, Ванечка. Молись за меня.
Твоя бедная сестра Анастасия.
Аполлинария Авилова, N-ск — Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.
Здравствуй, дорогая!
В последнем письме ты просишь, чтобы я больше рассказала тебе о своем новом знакомом, штабс-капитане Сомове. Похоже, мои письма пока не дошли, и после этого ужасного события, постигшего нас, мне уже совершенно не хочется описывать, как он посмотрел на меня, и что сказал, и как у меня забилось сердце. Не тем заняты мои мысли.
Юлия, я вынуждена задать вопрос, который может показаться тебе вульгарным или неуместным. Но я должна знать, а спросить не у кого — ни с кем, кроме тебя, дорогая, я не была особенно дружна и поэтому вряд ли смогу вызвать кого-либо из наших бывших соучениц на откровенность. Они лишь подожмут губы и отвернутся.
Юленька, известно ли тебе, что к нашим институткам обращались с неприглядными намерениями?.. Нет, не так. Были ли у нас соблазненные, лишившиеся девственности? И если да — кто оказывался виновником этого мерзкого действия? Ты общительнее меня, могла кое—что слышать. А я только книжки капитана Майн Рида читала и думала, что стою выше всех этих глупых переглядываний и перешептываний.
Спрашиваю я тебя не из праздного любопытства. Настя рассказала мне наедине такое, что я просто не могла поверить своим ушам. Оказалось, что господин Ефиманов пытался ее соблазнить. Причем не первый раз он докучал ей, а она, по своей неопытности и невинности, не понимала, что от нее хотят.