Первое лето
Шрифт:
Наконец он устроился, привязался покрепче, крикнул:
— Лови-и! — И — началось.
Шишки с дробным стуком падали на землю. Я подбирал их, совал в мешок.
— Вот еще пара! Еще! — орал Димка.
— Не бойся, мимо мешка не пролетят! — отвечал я, не переставая поглядывать вверх, опасаясь, как бы какая дурная шишка не угодила мне по голове.
Потом Димка спустился вниз и перешел к следующему кедру, который облюбовал сверху. Лезть на верхотуру настала моя очередь. У нас
Когда я устроился и огляделся, у меня дух захватило, до того было хорошо. На все стороны открывался необъятный лесной простор. За логами виднелись еще лога, за горами — еще горы, и так без конца. Самые дальние лога и горы тонули в синей дымке. Отсюда они едва угадывались.
— Ну что ты там? Давай! — поторопил меня Димка.
Я принялся сшибать одну шишку за другой. Димка метался, подбирая их, и громко кричал:
— Молодец, здорово у тебя получается!
Я и сам видел, что получается у меня неплохо, и был горд этим. Позже я не раз убеждался, что удача в любом деле, даже, казалось бы, самом простом и малом, окрыляет человека, удваивает и утраивает его силы.
Минут через двадцать на кедре не осталось ни одной шишки, до которой можно было дотянуться. Я крикнул: «Сторони-ись!» — и сбросил шест на землю. Потом слез и заглянул в мешок. На меня пахнуло крепким кедровым духом. Мешок не лежал, а стоял,— он был полон, что называется, под самую завязку. И шишки все были крупные, спелые, одна к одной.
Так мы по очереди забирались с шестом на кедры и сбивали все шишки, какие только попадались на глаза. Потом стали выбирать поспелее и покрупнее. И лишь после того, как наполнили оба мешка, направились к избушке.
— Здесь бы денька три пожить...— разохотился Димка.
— Давай поживем. Не прогонят же нас эти старатели-золотоискатели!
— Прогнать-то, может быть, и не прогонят... Этот... дядя Коля, видать, свой мужик. Не успели мы как следует познакомиться, а он уже весь нараспашку...
Впереди, за черемуховыми кустами, по стволу поваленного ветром огромного суковатого дерева взад-вперед сновали полосатые бурундуки. Они то отчаянно гонялись друг за другом, то становились на задние лапки и зыркали по сторонам, точно желая убедиться, что им ничто не грозит. Сбросив тяжелый мешок с загорбка, Димка опустился на корточки и стал подкрадываться. Но бурундуки, услыхав подозрительный шорох, на секунду застыли столбиками и — поминай как звали.
— Так за чем же тогда дело? — повторил я свой вопрос.
— Да им вроде бы совсем не хочется, чтобы мы здесь торчали,— ответил Димка.
Я опять подумал, что это, наверное, дезертиры, не иначе, но ничего не сказал. Мы как раз подошли к Ки-татке, надо было перебираться на другой берег, а сделать это с тяжелыми мешками на плечах было не просто. Пришлось искать узкую горловину и прыгать с камня на камень, рискуя в любой момент загреметь и искупаться в ледяной воде.
Глава третья
— Топай, топай, Федя,— услыхали мы, подходя к избушке, голос дяди
Из-за угла вышел Федор. Он запустил ручищи в Димкин мешок, выбрал пару самых крупных шишек, стал шелушить их и грызть орехи, выплевывая скорлупу себе под ноги.
— А что? Вполне!
Следом за Федором показался, бормоча что-то вполголоса, и дядя Коля.
— Полные мешки, вот это да-а! Молодцы!
— Они и не то могут. Правду я говорю? — подмигнул одним глазом Федор.
— Теперь они такие...— Дядя Коля легонько похлопал меня по спине.— Вот подрастет мой Никишка, станет первым таежником, уж это точно. Я его, сукина сына, всему обучу — и как золото искать, пусть знает, и как суп из топора варить. Человек все должен уметь, на то он и человек, факт!
Мы с Димкой отправились за сушняком, а когда воротились,— на таганке уже висел котелок с водой. Дядя Коля вспарывал охотничьим ножом консервную банку. Его напарник сидел на бревне и как-то по-кошачьи блаженно жмурился. Рукава он засучил по локоть, воротник расстегнул, обнажив заросшую волосами грудь.
— И что же там сейчас деется, на свете-то? Просветили бы...— вытирая нож о голенище сапога, спросил дядя Коля.
Складывая сушняк аккуратной кучкой — он во всем любил порядок,— Димка тяжело вздохнул:
— Что деется, отступают наши!
— Кто такие наши? И куда они отступают?
— Известно куда...
— А все-таки? Это, слышь, интересно!
Мы остолбенели. Оказывается, дядя Коля и Федор ничего не знают. Мы и в мыслях не допускали, что есть на свете люди, которые ничего не знают о войне. А они не знают, это было ясно. Они не знают, что фашисты напали на нас, напали подло, без объявления войны, и что наша армия не в силах сдержать вражеской лавины, отступает, и неизвестно, когда это отступление кончится.
— Так война же, вы что, не слыхали?
— Какая война? С кем война?
— С немцами, вот с кем. Гитлер на нас напал.
Дядя Коля даже консервную банку уронил из рук:
— Ври больше!
— Мы с тобой врем, видал? — рассердился Димка.— Фашисты захватили половину Украины, всю Белоруссию, подошли к Ленинграду...
— «Украину, Белоруссию...» Так что же вы молчали до сих пор, елки-палки! А ну рассказывайте все по порядку!
Дядя Коля был не просто поражен,— он был ошарашен. Зато на Федора новость, кажется, не произвела большого впечатления. Он вприщур посмотрел сначала на нас с Димкой, потом на растерянного дядю Колю и насмешливо произнес:
— Как же это, отступаем, а?
Мы рассказали все, что знали. Однако знали-то мы, в сущности, очень мало. Газеты, радио каждый день одно и то же: бои, бои... Враг несет большие потери в живой силе и технике, сбитые самолеты и подбитые танки исчисляются десятками и сотнями, и все же, несмотря на это, фашисты продолжают наступать, захватывая все новые и новые города.
— Вот так дела-а! Ну, дела-а!— как в бреду повторял дядя Коля.
Ему, видно, трудно было вообразить, поверить, что началась война и что она складывается не в нашу пользу. Мы-то с Димкой кое-что видели своими глазами. Мы видели, как огромные толпы собрались 3 июля на площади около Дома культуры, чтобы послушать речь Сталина. Мы видели, как уходили на станцию мобилизованные парни, все здоровые, двадцатилетние. Наконец, мы видели, как нашу больницу превратили в госпиталь и туда стали привозить раненых. И не только больницу. Под госпиталь отдали и две школы.