Первое открытие [К океану] (др. изд.)
Шрифт:
Вот скачут кони. Слышны колокольцы. Так мчатся, словно всю Сибирь пронеслись вскачь от самой Москвы.
— Владимир Николаевич! — вскинул руки Муравьев. — Дорогой мой!
Слуги Зариных отстегнули меховые одеяла.
— С приездом! Варвара Григорьевна! Прошу любить и жаловать, Екатерина Николаевна — супруга моя…
Шлагбаум медленно подымается. Строгие, вытянутые и почтительные, стоят чиновники и офицеры. А из второго экипажа сходят две юные девицы в модных меховых шапочках, в шубках из драгоценного гладкого меха, обе в меховых сапожках. Щеки девиц свежие, как и глаза. Екатерина Николаевна невольно залюбовалась.
— Племянницы мои — Александра и Екатерина, только что закончили Смольный институт, где им преподавали, что булки растут на деревьях…
—
Девицы сдержанно улыбаются.
«Бедняжки, — думает Муравьев, — понравится ли им тут…»
Все перецеловались, и сразу же была определена степень симпатий друг к другу.
Экипажи проезжали через шлагбаум и сразу сворачивали с дороги в сторону, а Зарины и Муравьевы, разговаривая, прошли пешком, словно тут был переход через границу в другое государство, а не подъезд к сибирскому городу.
Офицеры и чиновники почтительно вытягивались перед губернатором. Кланяясь дамам и девицам, молодые люди долго еще не спускали с них глаз.
Невысокая супруга гражданского губернатора, полная и осанистая, выглядела важной персоной. «Таковы эти дамы во всем мире! — подумала Екатерина Николаевна. — Но девицы — прелесть!» У Муравьевой как-то отлегло на душе, словно приехали сестры.
Подкатили экипажи, запряженные свежими конями. К девицам быстро подошел молодой белокурый штабс-капитан Корсаков [83] — адъютант генерал-губернатора. Несмотря на холодный и резкий ветер, все офицеры в фуражках, по-летнему. Тут же другой адъютант, с черными глазами.
83
Корсаков Михаил Семенович (?-1871) — в 1848 г. назначен в Восточную Сибирь, в 1854 г. участвовал в сплаве Амурской флотилии по Амуру. С 1862 г. — генерал-губернатор Восточной Сибири.
Офицеры помогли девицам сесть в экипаж и уселись сами. Открытый экипаж помчался вперед, сопровождаемый ревнивыми взглядами оставшейся молодежи. Следом в четырехместной карете поехали Муравьевы и Зарины.
Муравьеву понравились племянницы Зарина. «Привезли мне в город две бомбы адского действия!» — подумал он.
Владимир Николаевич быстро входил в курс «иркутских» дел и осваивался.
Зариным отвели деревянный особняк с модными окнами и отличной залой на втором этаже, на берегу речки Ушаковки, на окраине города, которая затоплена садами. Жителям посостоятельней нет надобности жить на главной улице, и они раскинули по всей Ушаковке свои особняки.
Генерал-губернатор в своем Белом доме с колоннадой жил на официальной набережной — на Ангаре, а гражданский губернатор — на окраине, где романтические парки, мостики через ручьи, где тоже монастырь, но женский. За его стенами стоит памятник великому Шелихову [84] . Через ушаковский мост идет дорога на Якутск, на Лену, на золотые прииски. Там как бы патриархально-романтическая сторона города, и девицам, как полагал Муравьев, должно понравиться. Они, может быть, не почувствуют резкой перемены после Смольного. «Вот так ежегодно, — думал он, — выпускают благородных девиц из института, и разъезжаются они по всей великой матушке познавать правду жизни. Еще здесь у меня есть образованное общество. И лирические пейзажи богатой окраины. Вид у города отличный! Надо только будет вымуштровать солдат и юнкеров».
84
Шелихов (Шелехов) Григорий Иванович (1747–1795) — купец-предприниматель, исследователь. Организовал торговую компанию, которая занималась пушным и зверобойным промыслом в Северо-Восточной Азии и на Аляске. Одновременно производил исследования, организовывал русские поселения. Его записки вышли в 1791 г. в Петербурге под названием «Российского купца именитого Рыльского гражданина
Сидя вечером в гостиной Белого дома, как называли особняк губернатора в Иркутске, седой и свежий гражданский губернатор рассказывал Николаю Николаевичу про свои впечатления от здешних людей и событий.
Тут же Миша Корсаков, племянник и любимец губернатора. Таким адъютантом и государь мог бы гордиться.
Корсаков завтра уезжает по особым поручениям. Он, как и все молодые, стремится чаще бывать у Зариных. В двадцать лет — штабс-капитан! И вот-вот будет капитаном. Перешел на службу к Николаю Николаевичу из гвардейского Семеновского полка…
— А каков, по-вашему, британец? — спросил Муравьев.
— Очень скользкий, кажется… — Зарин тут еще не приноровился.
…Муравьев знал, что в Иркутске недавно появился английский путешественник. Прикатил прежде Муравьева. И многое успел… Отыскались личности, падкие на дружбу с иностранцами. Ввели его в общество. Одним это льстит. Другим, видно, не только льстит. Однако не замечен ни в чем предосудительном, порядочный, как говорят. Дает уроки английского языка сыну Волконской [85] , жены ссыльного князя, принят в их доме и в других домах, дружен с купцами и чаеторговцами.
85
Волконская Мария Николаевна (1805–1863) — жена декабриста С. Г. Волконского. Последовала за мужем в Сибирь, жила в Петровском заводе, затем на поселении в селе Урике. В 1842 г. получила разрешение переехать с детьми в Иркутск в связи с необходимостью дать образование сыну Михаилу (1832–1909).
Муравьев сам, случалось, засылал лазутчиков и шпионов и обучал их, как надо вести себя. Ему и не надо обнаруживать свои подозрения выпытыванием каких-то тайн… И так все видно. Охотники найдутся — сами скажут.
Что Хилль — шпион, сомнения не было. Но все оговорено, есть письмо графа Нессельроде с просьбой об оказании ему содействия. «Славная нашлепка мне на нос!»
Хилль успел войти во все поры общества, говорят, уж научился по-сибирски водку пить. У него роман с сентиментальной девицей, дочкой местного образованного купца. Она мечтает о Париже и себя не пощадила ради заезжего иностранца. Здесь, в Иркутске, купцы ходят бритые и во фраках, живут в модных домах, выписывают французские журналы, некоторые знают по-английски. Ворочают грандиозными делами.
Хилль сказал Муравьеву при встрече, что такие обороты, какие делают богатые иркутяне, поставили бы их в любом европейском государстве в разряд самых видных и уважаемых граждан. Муравьев был тронут… Хилль понравился ему. «Придется ответить любезностью на любезность!»
Ему доносили о каждом шаге Хилля. Сибиряки с их любознательностью и любопытством знали все, обо всем расспрашивали англичанина и сами отвечали на любой его вопрос охотно.
Муравьев не мог бы запретить Хиллю жить здесь и ехать дальше. Да и пусть видит, что здесь есть, полагал он, глупо запрещать. Умный шпион-иностранец сам ведет себя прилично и не вредит. Полезен бывает обществу. Пусть знают себе цену и значение. И при иностранце люди видней становятся начальству.
Хилль поедет в Охотск и на Камчатку. Исполать! Это не секреты! Хотя ему кажется, что он бог знает что выведает! Слава богу, Хилль не рвется в Забайкалье и дальше. Уж туда Муравьев не хотел бы отправлять иностранцев, даже с рекомендациями Карла Вильгельмовича.
«А в Камчатку — пожалуйста. Там китобои стоят все лето…» Хилль хочет сесть на китобоя и отплыть. Муравьеву уже донесли, что какой-то Хилль — есть купец, знаменитый в Британской Колумбии. И об этом знают компанейские шкипера и купцы, торгующие на Камчатке, в Калифорнии и на Командорах, а также агенты Компании.