Первое поражение Сталина
Шрифт:
При открытии переговоров глава советской делегации А.А. Иоффе чётко сформулировал цели Петрограда. Заявил, что стремится «добиться заключения всеобщего демократического мира». Но не просто мира, а непременно без аннексий и контрибуций. И сразу же разъяснил, что понимает под аннексией Совнарком:
«Всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности».
А затем объяснил, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего недопонимания, ещё раз:
«Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей… не предоставляется право свободным голосованием,
Тем самым, Иоффе прямо указал на оккупированные Германией земли Польши, Литвы, Курляндии. Был уверен, как и всё руководство большевистской партии, как все члены Совнаркома, что при свободном волеизъявлении население данных территорий, безусловно, выскажется в своём большинстве в пользу советской власти и тем самым за воссоединение с революционной Россией. Только потому ещё раз повторил формулировку позиции Петрограда:
«1. Не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время войны территорий. Войска, оккупирующие эти территории, выводятся оттуда в кратчайший срок.
2. Восстанавливается во всей полноте политическая самостоятельность тех народов, которые во время настоящей войны были этой самостоятельности лишены /в данном случае речь шла, как то ни покажется странным, о Бельгии – Ю.Ж./
3. Национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, гарантируется возможность свободно решить вопрос о своей принадлежности к тому или иному государству или о своей государственной самостоятельности путём референдума. Этот референдум должен быть организован таким образом, чтобы была обеспечена полная свобода голосования для всего населения данной территории, не исключая эмигрантов и беженцев.
4. По отношению к территориям, со-обитаемым несколькими национальностями, право меньшинства ограждается специальными законами, обеспечивающими ему культурно-национальную самостоятельность и, при наличии фактической к тому возможности, административную автономию…
В дополнение к этим пунктам, российская делегация предлагает договаривающимся сторонам признать недопустимыми какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как то: экономический бойкот подчинение в хозяйственном отношении одной стороны другой при помощи навязанного торгового договора, сепаратные таможенные соглашения, стесняющие свободу торговли третьих стран, морскую блокаду, не преследующую непосредственно военных целей, и тому подобное.
Вот те основные принципы, одинаково для всех приемлемые, без признания которых делегация Российской Республики не представляет себе возможности заключения всеобщего мира».92
Три дня спустя, на первом же пленарном заседании руководитель германской делегации, министр иностранных дел Р. Кюльман дал Иоффе довольно странный, двусмысленный ответ. «Делегации Четверного союза, сказал он, – согласны немедленно заключить общий мир без насильственных принуждений и контрибуций. Они присоединяются к русской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей». Но сразу же выдвинул совершенно неприемлемые для данных переговоров, двусторонних, а не всеобщих, условия: «Предложения русской делегации могли бы быть осуществимы лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы без исключения и без оговорок, в определённый срок обязались точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия».
Не ограничившись тем, продолжил: «В планы и намерения союзных держав /Германии,
Иначе говоря, объяснил – если Россия захочет вернуть Литву и Курляндию, то она должна сделать это лишь на основе того, чем она не обладает – на основе конституции. И никакой речи о референдумах и быть не может. Следовательно, вопрос снимался с обсуждения как бы сам по себе. Вынудил тем Иоффе настойчиво повторить российское предложение о своеобразном размене: «Россия выводит свои войска из занимаемых ею частей Австро-Венгрии, Турции и Персии, а державы Четверного союза – из Польши, Литвы, Курляндии и других областей России».
Тут же вернулся к проблеме решающей роли населения оккупированных территорий: «Населению этих областей дана будет возможность вполне свободно, в ближайший, точно определённый срок, решить вопрос о своём присоединении к тому или другому государству или об образовании самостоятельного государства. При этом в самоопределяющихся областях недопустимо присутствие каких-либо войск, кроме национальных или местной милиции. Впредь до решения этого вопроса управление этими областями находится в руках избранных на демократических началах представителей самого местного населения».
Но между участниками переговоров уже возникла глухая стена. В ответ члены русской делегации услышали нечто невообразимое. То, ради чего, собственно, оккупационные власти и создавали подконтрольные им во всём марионеточные режимы, лишь весьма условно именуемые «национальными».
Если «российское правительство, – объявил Кюльман, – провозгласило для всех без исключения народов, входящих в состав Российского государства, право на самоопределение вплоть до полного отделения, то оно примет к сведению заявления, в которых выражена воля народов, населяющих Польшу, Литву Курляндию и части Эстляндии и Лифляндии, об их стремлении к полной государственной независимости и выделении из Российской Федерации».94
Уже в тот самый день можно было понять, что переговоры, едва начавшись, практически завершились. Зашли в тупик. И действительно, весь дальнейший диалог сторон мгновенно превратился в бессмысленное жонглирование одним-единственным термином («самоопределение»), только по форме, и то весьма отдалённо, напоминая дипломатическую дискуссию. Перешёл из поиска взаимоприемлемых условий заключения мира в резкое, открытое столкновение милитаристов с романтиками-революционерами.
Германская делегация упорно отстаивала позицию, заведомо зная о её полной неприемлемости для российской. Более того, преднамеренно усугубляла её, сознательно идя на разжигание разногласий. Окончательно же стал ясен несомненный провал переговоров 27(14) декабря. После по сути провокационного выступления Кюльмана. Ничуть не смущаясь абсурдностью своего заявления, он настойчиво предложил России… «вывести свои оккупационные войска из Лифляндии и Эстляндии / выделено мной – Ю.Ж./, чтобы дать местному населению возможность, без давления со стороны военной силы и на широких демократических началах, изъявить своё неоднократно выраженное желание соединиться со своими одноплеменниками, ныне живущими в занятых областях».95