Первое поражение Сталина

Жуков Юрий Николаевич

Однако Троцкий попытался хоть как-то оправдать свою позицию в Брест-Литовске. В полном противоречии со всем ранее им же самим сказанным, сделал безосновательное предположение:

«Германия не питает, очевидно, намерения аннексировать все занятые её войсками территории. Это значило бы включить в состав Германии широкие массы «мятежников», а при социальном значении такого акта трудно ввести в заблуждение кого бы то ни было в Германии».

Используя карту, Троцкий попытался доказать, что Берлин стремится достичь только военно-политической цели, хотя и признал: «наши военные специалисты утверждают, что намеченная германскими империалистами граница с Россией является для нас положительно гибельной». Опровергая мнение профессионалов, настаивал: «Германцы,

очевидно, преследуют не только эту цель, но и хотят создать в оккупированных ими странах невыносимый переходный режим, который явился бы самым лучшим средством для подавления революции в столь близкой к пределам самой Германии территории».

Далее же, как самый веский довод в пользу своих взглядов, изложил собственное представление о самом близком будущем: «Те десять дней перерыва, – убеждал Троцкий делегатов съезда, – которые мы у них потребовали, прошли не бесследно». И голословно заявил, что будто бы в Австро-Венгрии и Германии «политический кризис достиг той критической точки, где начинается его падение». А затем поведал о своих дальнейших планах: «Мы будем стремиться к пробуждению западного пролетариата, к организации его сил, к обоснованию его политических стремлений». Иными словами, к подготовке мировой революции. «И параллельно с этим мы неуклонно будем проводить в жизнь две существеннейшие задачи момента – демобилизацию армии и продолжение переговоров».¹¹⁷

Троцкий не объяснил только одно – как он сумеет совместить такие взаимоисключающие цели.

Не только Троцкий находился в эйфории, порождённой слишком быстрым и необычайно лёгким переходом власти к большевикам. Грезили наяву, не видя реальности, чуть ли не все делегаты съезда. Без каких-либо на то оснований полагали, что мировая революция не за горами. Вот-вот охватит Европу. Только потому, обманывая сами себя, принимали голодные бунты и демонстрации в Вене и Будапеште за начало восстания австрийского и венгерского пролетариата.

Задал же тон таким настроениям не только Троцкий, но и председатель Президиума ВЦИК Я.М. Свердлов. Именно он, и вполне официально, оценил «политический курс рабочего и крестьянского правительства Российской Советской Республики как курс, верно взятый на мировую революцию».¹¹⁸ О том же, только более пространно, говорил в заключительном слове и Ленин.

«Можно сказать с неоспоримым основанием, – развивал он мысли Троцкого и Свердлова, – что Третий съезд Советов открыл новую эпоху всемирной истории, и ныне, в условиях мировой революции /выделено мной – Ю.Ж./, всё значение этого съезда начинает сознаваться всё более и более… Мы уже не одиноки. За последние дни произошли знаменательные события не только на Украине и Дону, не только в царстве наших Калединых и Керенских, но и в Западной Европе. Вы уже знакомы с телеграммами о положении революции в Германии. Огненные языки революционной стихии вспыхивают всё сильнее и сильнее над всем прогнившим мировым старым строем… Мы, создав Советскую власть, вызвали к жизни такие же попытки и в других странах. Ибо, повторяю, иного выхода у трудящихся из этой кровавой бойни не было. Ныне эти попытки уже осуществляются в прочные завоевания международной революции».¹¹⁹

Ленину вторил Л.Б. Каменев, только что вернувшийся из Бреста, где участвовал в переговорах. «С тех пор, – растолковывал он свои взгляды, – как только в мировой истории появились государства, войны заканчивались лишь такими переговорами, в которых выяснялось, какая часть обагрённой кровью страны отходит от одного господина к другому. У нас же речь шла не об этом. Мы сразу же заявили, что границы, созданные всеми предыдущими насилиями царизма, пали, и отныне в свободной России в тесном братском союзе будут жить только те народы, которые этого свободно пожелают, что для нас существует лишь одно обязательство, продиктованное не силою меча, а сознанием международной солидарности: «пролетарии всех наций, соединяйтесь».

Вся Европа поняла нашу позицию, и если теперь до нас доносятся сведения о том, что в Праге провозглашена Чешская Народная Республика, то мы с удовлетворением можем констатировать, что в этом деле имеется доля и нашего участия».¹²⁰

То же утопическое видение самого близкого будущего выразил и ещё один большевик, делегат от Балтийского флота А.В. Баранов: «Не может быть никакого сомнения, что русская революция будет по-прежнему вести самую решительную борьбу за демократический мир, объединяя под своим знаменем все народы Европы, которые постепенно присоединяются к русскому пролетариату, сбрасывая свои оборонческие верхушки. У нас нет основания сомневаться в победе, ибо из Венгрии и Австрии уже приходят к нам подкрепления, и скоро к нам подойдут подкрепления и из Германии, Франции, Англии и всех других стран цивилизованного мира».¹²¹

Ну, ладно, так думали, так говорили большевики. Но в плену тех же грёз оказались и левые эсеры. Один из их лидеров. В.Д. Камков – член Президиума ВЦИК – также предавался несбыточным фантазиям: «Победа мировой революции неизбежна. Она идёт и развивается с неимоверной быстротой. И нет сомнения, что мы стоим на грани эпохи низвержения капитализма. И тот, кто верит в торжество социализма, тот знает, что вся программа, предначертанная нам историей, будет, в конце концов, совместно с международным пролетариатом выполнена до конца, и с победой мировой революции восторжествует, наконец, великая Европейская Федерация Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».¹²²

Даже меньшевик Л. Мартов, давний идеологический противник и большевиков, и эсеров, на этот раз поддержал их. «Нет сомнений, – заявил он в прениях, – что условия, предъявленные немецким империализмом, совершенно неприемлемы для революционных народов России, ибо принятием этих условий наносится не только тяжёлый удар самому существованию русского народа, но и ставится на карту судьба международного пролетариата. Нет сомнения, что российская революция не пойдёт на этот шаг и не принесёт в жертву алчности германского хищничества ни польский, ни эстляндский, ни латышский народы. И на вопрос – что же теперь нам делать – мы скажем только, что товарищ Троцкий и товарищ Каменев совершенно правильно говорят, что только восстание угнетённого международного пролетариата даст толчок для всеобщего демократического мира и для дальнейшего развития шагов по пути к братству».¹²³

После выступления Мартова оба вопроса – о выходе из войны и национальный – окончательно сплелись в единый. Так, меньшевик-интернационалист Г.Д. Линдов, комментируя доклад Троцкого, заметил: «Мы все знаем, какую позорную роль сыграла Украинская Рада во время брестских переговоров, когда Рада, учитывая, с каким нетерпением Германия ждёт от Украины помощи хлебом и ради этого готова пойти на уступки в переговорах с украинцами, пользовалась этим самым предательским образом, попирая принципы интернациональной борьбы демократии».¹²⁴ И тем сделал предсказуемым появление общих, по сути, хотя и совершенно разных, документов в один и тот же день, 14(27) января.

В оглашённой на съезде Декларации социал-демократии Польши и Литвы предельно чётко указывалось:

«Принимая русскую формулу «без аннексий и контрибуций, с правом самоопределения народов» на словах, германский империализм на деле стремится и к захватам, и к контрибуциям, и к насилиям над волей народов. Ярким доказательством этого служит оккупированная немецкими войсками Польша. Ничем иным, как замаскированной аннексией, является кюльмановское «самоопределение» края под видом помещичье-буржуазной власти, навязанной польскому народу (Регентский совет), или проявление «воли» польского населения представительством, избранным под опекой оккупационных войск, или, наконец, частичный только, по мере стратегической возможности, вывод немецких войск из края…