Первое свидание
Шрифт:
– Как обычно, Перрин.
– Вы тоже верны себе, как я вижу! А в наши дни верность вышла из моды: верность и женщине, и месту, и своим привычкам. Канула в вечность!
– Да, иные времена, иные нравы. Или просто мы живем достаточно долго, чтобы иметь возможность открыть у себя второе дыхание. Быть верным всю жизнь – это, разумеется, возможно. При условии, что жизнь только одна. А я чувствую сейчас, будто у меня их две. Одна была до смерти моей жены, и вторая – после. Когда она умерла, мы уже давно не любили друг друга. Так кому бы я мог остаться верен?
– Никто вас ни в чем не упрекает.
– А вот моя дочь так не думает. Ваша реакция в отношении матери отнюдь не типична, уверяю вас.
– Моя мысль может показаться вам одиозной, но не прячет ли ваша дочь за этим беспокойство за наследство, которое моя мама может отобрать у нее или растратить?
Альбер: Забавная мысль! Откуда она такое черпает?
– Мне потрясающе повезло: пенсия, которую мне пожаловало Министерство народного просвещения, защищает меня от подобных поползновений.
Король: Он знает только свои занятия, я же ежедневно вижу людей, которые готовы растерзать друг друга за три старых стула.
– Кароль, ваша мать рассказала вам о наших планах попутешествовать?
– О, вопреки всему! Как видите, у вас есть чем возбудить алчность. Куда же вы намереваетесь поехать? Мама мне ничего не сказала об этом.
– В Таиланд.
– В Таиланд!
Кароль: Представляю, как отреагирует его дочь, увидев, что наследство превращается в билеты на дальний авиарейс…
– Главное, мне надо одолеть Брижитт. У нее полно предлогов: Летисия, ее работа…
– К этому надо добавить, что мама еще не на пенсии.
– Но она может дать себе отдохнуть, ей это необходимо.
– Постойте, Альбер. Мама привыкла все решать сама. Не пытайтесь ее подчинить себе, она заартачится.
Альбер: Суровая оценка! Эти замечательные современные женщины меня пугают.
– Я надеялся найти в вас союзницу.
Кароль: Согласна, я уже отделала его, но не надо отталкивать.
– Не разочаровывайтесь. Я помогу маме почувствовать себя свободной, свободной от нас, дочерей. Что же до остального, пусть она устраивает свою жизнь сама. У нее бутик, ее продавщица, кредиты. Она знает, что должна делать.
– Вы против нашей поездки?
– Могу ли я заранее быть против? Нет. Но я против путешествия, на которое она согласится заведомо ради вашего, а не своего удовольствия. Я не хочу, чтобы она шла на жертвы ради кого бы то ни было. Жертвенность – это не долг. Самое большее – призвание.
ДАНИЕЛЬ
– Я никогда не рассказывал тебе о Даниель, моей жене?
Брижитт: Вот добрались и до этого! Это было неизбежно.
– Нет, право, нет. Но ты знаешь, ничто тебя не обязывает к этому.
– Она умерла в Эфиопии. Вступила в какую-то гуманитарную ассоциацию, что работала там. Это
– Не усложняй себе жизнь, Альбер. Даниель наверняка была очень хорошая женщина, иначе бы ты ее не избрал. Я по натуре ревнива, но по мне лучше я буду страдать оттого, что ты не можешь забыть ее, чем слушать, как ты принижаешь ее.
Альбер: Что на нее нашло? Неужели она ревнует меня к Даниель? Смешно! Я даже на секунду не мог представить, себе подобное. Я молчал, боясь наскучить ей, как же я заблуждался! Я должен был рассказать ей о бесконечно тянущихся воскресеньях, о всяких самых незначительных мелочах, о самых непристойных забавах. Она должна знать все, чтобы ничего больше не бояться.
– Нет, уверяю тебя. Я ничего не выдумываю. За четыре года она ни разу не нашла минуту черкнуть мне оттуда открытку. Стоило ли беспокоиться о мужчине, пусть даже своем муже, перед лицом невзгод беженцев, пострадавших от стихийных бедствий, голодных? Она всегда общность людей ставила выше индивида. Ты первая увидела мое лицо, услышала мое имя, ты выслушала меня, посмотрела на меня.
Брижитт: Не могу опомниться. Подумать только, а я-то считала… Можно в ужас прийти, когда узнаешь правду о супругах.
– …Прежде чем отправиться в Африку, она постоянно отсутствовала, а потом и вовсе сняла для себя квартирку. Она упрекала меня, что я будто бы замкнулся в своей жизни эгоиста и в своей Истории вместо того, чтобы открыть глаза на нищету мира и ринуться на помощь.
Брижитт: Это мне напоминает горькие упреки Женевьевы. А что, если они правы, обе правы?
– Если бы ты знала, как Даниель допекала меня своими распрекрасными идеями, своей политической ангажированностью, своим самопожертвованием в общественных делах! Как во имя великих свершений пожертвовала нами, Мирей и мной!
Брижитт: Деликатное ознакомление с дульцинеей! Какая же я была дура…
– Ты ей изменял?
– Да. Должен же я был жить.
– Ты и мне будешь изменять?
– Конечно, ты намного добрее, чем Даниель, но и намного глупее тоже.
– Подлец!
– Хотел бы я быть сейчас семнадцатилетним и встретить тебя, чтобы доказать, что можно любить одну женщину всю свою жизнь и не изменять ей.
– Ты думаешь, что говоришь?
– В моем возрасте не лгут.
– Ты уже такой старый?
– Чертовка!
Брижитт: Я и правда невозможная! Если его слова не тоска по Даниель, только смерть разлучит меня с Альбером. Или мой страх. Я не могу больше ничем наслаждаться, не могу больше верить в счастье. Все предлоги, которые я придумала, чтобы предостеречь себя от новой связи и затем неизбежного разочарования, все возвышенные жертвы во имя дочерей – это просто страх, да, страх. Страх снова стать разочарованной парой, страх нового горя. Почему я до сих пор так ранена предательством человека, которого, больше не люблю? Пьер, какую боль ты принес мне!