Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
Шрифт:
Царь христосовался после заутрени со всеми, подавал пасхальное яйцо и жаловал к руке. Яйца разносили на деревянных блюдах, обитых либо серебром, либо алым бархатом.
За одну только заутреню государь жаловал Москве до сорока тысяч великоденских яиц…
Празднование Пасхи, радости Воскресения и Оправдания жизни, начиналось с того, что патриарх посылал царице в подарок целый мех мёду.
Боярыни большие и малые привозили к царице перепечи-куличи со всея Руси, на возах везли государыне духовитые куличи. За день их привозили по много сотен…
Всюду пиры, всюду игрицы, домрачеи [143] , бахари, качели. А над Москвою трезвон.
Из сытенных,
Весёлыми ногами в трезвоне радовалась Пасхе Москва.
И её радость донесена до наших душ и пройдёт от нас во все века, покуда есть на свете русское имя…
143
Домрачеи —или доморачители, т. е. хлопочущие по хозяйству . Прим. сост.
Теперь на нашей погасшей земле тьма, цепи, смерть.
Но не заходит и там в душах свет щемящий, дальний, немеркнущий, тихий свет человеческого Московского царства, царства Воскресшего Христа…
У Пушкина в «Борисе Годунове», в толпе, на площади, московский человек точно видит, какою лютой тьмою, каким лютым горем оборвётся Московское царство:
О Боже мой, кто будет нами править? О горе нам!Теперь мы узнали, кто нами правит: христопродавец и человекоубийца. Теперь мы изведали всю бездну лютого горя, тьмы, цепей, смерти.
Пора бы и свету быть. И прекрасными, святыми, покажутся всем времена, когда только тень наших простых древних времен сойдёт снова на нашу землю — тень царских времен, милосердного царства Московского.
Боярыня Морозова
Глава из неизданной книги
Звёзды небес. Тихая ночь… В глухом Боровске, на городище, у острова лежал камень, поросший мхом, а на камне были высечены забвенной московитской вязью буквы, полустёртые ещё в 60-х годах прошлого века: «Лета 7… погребены на сем месте сентября в 11 день боярина князя Петра Семеновича Урусова жена его, княгиня Евдокия Прокопьевна, да ноября во 2 день боярина Морозова жена, Федосья Прокопьевна, а в иноках схимница Феодора, дщери окольничего Прокопия Федоровича Соковнина. А сее положили на сестрах своих родных боярин Федор Прокопьевич да окольничий Алексей Прокопьевич Соковнины».
Огни лампад никогда не горели над суровой могилой Федосьи Морозовой и меньшей её сестры Евдокии, не теплилось никогда церковной свечи.
Только звёзды небес. Тихая ночь.
Боярыня Морозова и княгиня Урусова — раскольницы. Они приняли все мучительства за одно то, что крестились тем двуперстием, каким крестился до них Филипп Московский, и преподобный Корнилий, игумен Печерский, и Сергий Радонежский, и великая четверица святителей московских. Во времена Никона и Сергий Радонежский, и все сонмы святых, до Никона в Русской земле просиявшие, тоже оказались внезапно той же старой двуперстной «веры невежд», как вера Морозовой и Урусовой.
Это надо понять прежде всего, чтобы понять что-нибудь в образе боярыни Морозовой.
Надо понять, что, живи во времена Никона Сергий Радонежский, он, может быть, ещё грознее, чем протопоп Аввакум восстал бы на «правление» вековой русской молитвы, векового подвига Руси во Христе, и «правления» — кем? — такими непрочными греками, невеждами и торгашами, как Лигарит [144] и Лихуды [145] .
Надо понять, что
144
Лигарит— подразумевается Паисий Лигарид (1610–1678), доктор богословия и митрополит Газский, приглашённый патриархом Никоном на Русь для участия в проведении церковных реформ. Здесь, однако, грек принял сторону царя Алексея Михайловича в его споре с Никоном и способствовал падению влияния первоиерарха. В конце концов и Лигарид лишился царского расположения и вынужден был удалиться в Киев . Прим. сост.
145
Лихуды —имеются в виду братья Иоанникий (1633–1717) и Софроний (1652–1730) Лихуды, греческие духовные писатели, проповедники и педагоги, которые прибыли на Русь в 1685 г. Их иногда считают родоначальниками общего образования в Московском государстве, однако следует учитывать, что эти «носители греческой культуры» привнесли в русскую жизнь и элементы своего «западного образования» (прот. Г. Флоровский). Именно данное обстоятельство привело к тому, что противники братьев сумели обвинить греков в политических интригах в пользу Рима — и те были сосланы в костромской Ипатьевский монастырь . Прим. сост.
Всё это надо понять, чтобы осмелиться коснуться самого прекрасного, самого вдохновенного русского образа — образа московитской боярыни Федосьи Морозовой.
Свет тихий, всё разгорающийся, исходит от неё, чем ближе о ней узнаёшь.
Великомученица раскола. Но никакого раскола, откола в ней нет. В образе боярыни Морозовой дышит самое глубокое, основное, что есть в русских, наше последнее живое дыхание: боярыня Морозова — живая душа всего русского героического христианства.
Не те, вероятно, слова, и не мне найти настоящие слова о ней, но кажется боярыня Морозова потомку разгадкой всей Московии, её душой, живым её светом.
И потому это так, что боярыня Морозова — одна из тех, в ком сосредоточивается как бы всё вдохновение народа, предельная его правда и святыня, последняя, религиозная тайна его бытия.
Эта молодая женщина, боярыня московитская, как бы вобрала в себя свет вдохновения старой Святой Руси и за неё возжелала всех жертв и самой смерти.
Боярышне Феодосье Соковниной шёл семнадцатый год, когда за неё посватался стольник и ближний боярин царя Алексея Глеб Иванович Морозов.
В семье окольничьего Прокопия Соковнина старше Федосьи были братья Фёдор и Алексей, а её младше — сестра Евдокия.
У Соковниных хранилась с Василия Третьего память об иноземных предках: они вышли из немцев и в своих праотичах были сродни ливонским Икскюлям, а имя Соковнины приняли от жалованного села Соковня.
Как странно подумать, что в страстотерпице русского раскола, в той, в ком дышит так прекрасно душа всей Московии, шла издалека твёрдая и упорная немецкая кровь.
Боярышня была ростом невысока, но статная, лёгкая в походке, усмешливая, живая, с ясными синими глазами. Так светлы были её волосы, точно сияли в Жемчуговых пронизях и гранчатых подвесках. Мы не любопытны знать о предках, ничтожна наша историческая память. И боярыню Морозову мы помним разве только по картине Сурикова. Одинокий Суриков могуче чуял Московию, она, можно сказать, запеклась в нём страшным видением «Утра стрелецкой казни».
А было боярышне Федосье Прокопьевне семнадцать, когда сам царь благословил её на венец образом Живоначальныя Троицы, в серебряных окладах и на цветах.