Первые десять вдохов
Шрифт:
– Мне казалось, вы работаете с отцом.
– Я занимаюсь рекламой для компании. Но когда все проекты запущены, бывают большие перерывы. Он с головой погружается в работу. Потом, внуки. На меня не так много времени.
– Вам нужно больше?
– Наверное… Иногда мне хотелось бы поговорить.
– О чем вы хотели с ним поговорить?
Адель задумалась. И потом, с большой теплотой и любовью в голосе ответила:
– Может быть, просто поговорить. Ни о чем, – было видно, как она в этом ответе отодвигает назад свою нужду.
Крестовский слегка подался
– А о том, что вас угнетает, получилось поговорить хоть раз?
Адель мотнула головой и немного поморщилась.
Крестовский перестал спрашивать.
Девушка сидела в строгой прямой позе и смотрела мимо доктора глазами какого-то глубоко откровения или убеждения. Ему не совсем было ясно. До конца сеанса оставалось несколько минут.
После затянувшейся паузы, он, неожиданно для себя, произнес:
– Мы можем просто разговаривать. Не как врач и пациент, – «идиот», – пронеслось у него в голове, – давайте как друзья.
«Идиот и красавица», – снова пронеслось в голове.
Адель перевела на него взгляд. Крестовскому захотелось запустить себя в этот взгляд целиком. Согреться её теплом, ведь у неё наверняка есть много тепла. А ему так давно холодно.
Девушка продолжала внимательно смотреть. И… Ему показалось, что за секунду он стал сходить с ума. Словно он был не врач, словно не было стольких лет практики и самодисциплины. Он судорожно пытался вспомнить о профессионализме, о невозможности флирта, обо всех доступных методах лечения, но резкая фантазия о её губах, касающихся его кожи и приоткрывающихся от удовольствия, вспыхнула в голове ярким огромным пятном.
В это мгновение дверь медленно приоткрылась и в кабинет осторожно просочилась мышка-секретарша с подносом в руках. Опять без стука. Глупенькая. Но ему было не до замечаний. Он, в какой-то степени, даже был ей благодарен. Бесшумное появление Иви резко слило из тела мысли о стонущей пациентке.
Адель, словно очнувшись и сделав выбор, встала и протянула ему руку.
– Я позвоню, если решу продолжить, спасибо, мистер Крестовский.
– Влад, – быстро ответил он, вскакивая навстречу и пожимая холодную ладонь.
Вильнув всем телом, Адель растворилась в дверном проёме. Уходя, она прошла сквозь Крестовского, сквозь мышку-секретаршу, и даже сквозь проснувшуюся и заинтересовавшуюся мебель, оставляя их слегка опешившими и опустошенными.
– Не нужно чай, Иви. Я же говорил стучаться. Ты помнишь?
Девушка округлила глаза, будто непроизвольно описалась и часто закивала.
– Иди Иви, спасибо.
Влад взял диктофон и подошел к окну:
– Адель Пакстон. 33 года. Женщина. Белая. Тревожные состояния. Страхи. Панические атаки.
Завершая сеанс, он почти ненавидел себя.
Встреча вторая. Третья, четвертая, пятая, шестая.
Крестовский боялся, что она больше не придет.
Зря.
Она не могла не прийти.
Прекрасная, шелестящая своим строгим деловым костюмом, покачивая телом, как акула, заплывающая в бухту, чтобы съесть всех, кто
«Какая же ты изящная», – выдохнул сам в себе с удовольствием Крестовский.
Она села в кресло, положила ногу на ногу и поставила маленькую серую сумочку на пол.
– Я рад вас видеть, – чушь, он не рад, он сходил по ней с ума.
– Спасибо, я тоже, – чушь, она не могла уснуть несколько дней подряд мучимая и разрываемая неведомым до этого чувством и нуждой быть услышанной.
– Продолжим? – он не хотел продолжать, он хотел разорвать все её покрывала на куски, содрать слои невидимой штукатурки и откопать под обломками её, её настоящую. И посмотреть в глаза.
– Да, – она не собиралась продолжать. Лихорадочно, как вырвавшийся на свободу смерч она строила внутри непробиваемую каменную стену, скрепляя её раствором лжи и убеждения, запрещая себе помнить и страдать, лишь бы остаться подольше в равновесии. В прошлый раз ей хотелось только одного – помощи. А сейчас только одного – его. Она не могла совместить два этих желания.
Но они начали.
За последующие четыре сеанса они не продвинулись ни на шаг. Крестовский узнал о ней, как ему иногда казалось, почти всё – какого цвета был поводок на соседской собаке, когда она жила в России; сколько денег заплатили информатору, чтобы он сделал ложный донос на заместителя прадедушки Адель и тем самым выиграл время в три дня на то, чтобы успеть вывезти из страны её беременную прабабушку; сколько весил судовой руль на последней, спущенной на воду в судоверфи Пакстонов, яхте и почему именно столько.
Он не знал только одного – зачем она пришла. Адель, как искусный танцор, выгибалась душой и струилась разумом, не давая ни на секунду ему проскользнуть внутрь. Она не просто переводила тему, она делала такие словесные, эмоциональные или безмолвные па, что Крестовскому не хватало сил успеть за ней. Иногда, когда вот-вот он хватал её признание за хвост, Адель, понимая неизбежное, разворачивалась в разговоре на сто восемьдесят градусов и проявляла небывалое миролюбие и доброту, обнаженно и откровенно рассказывая обо всём вокруг, кроме главного.
В такие моменты Крестовский переставал стараться и просто слушал, улыбаясь и наслаждаясь её красотой и теплотой.
– Вы слишком добрая Адель, – говорил он ей, забывая напрочь, что перед ним пациент.
– Я не добрая, – улыбалась она, слегка подрагивая верхней губой, – я выбрала быть доброй. Это разные вещи.
– Тогда вы слишком умная, – он говорил и понимал, что давно так не думал про женщину. В сочетании этих двух качеств – ума и доброты. И как же ему нравилось это говорить.