Первые гадости
Шрифт:
Так получилось, что первым совершил добровольный исход из Москвы в Куросмыслов пэжэ города Донецка — Семен Митрофанович Четвертованный, сам признавший себя косвенно виновным в растлении дочери другими.
Когда-то, еще до почетного звания, Семен строил электрические каскады по стране и даже руководил людьми в буквальном смысле: то есть показывал руками, куда идти, и говорил языком, что там делать, С годами стал он слабеть головой, открыто, впрочем, признавая, что давно уже судит-рядит обо всем спинным костным мозгом. Те, кто еще пользовался содержимым черепной коробки, низвели ослабевшего Митрофаныча
Дома он заскучал и от скуки стал гостеприимен, как монастырь, беззаботен, как пионер, и за компанию рад был бы удавиться. Но жене не нравились вечно торчавшие посреди комнаты полупьяные гости, случайно собранные и подобранные на улице. Поэтому она убеждала Семена, что его «постылые друзья» зажимают ее в коридоре, и звала в свидетели Сени, которая жаловалась, что и ее тискают в угоду матери. Семен одним костным мозгом проблему: верить-не верить? — не разрешил, но гостей прогнал, а чтобы успокоить совесть, лишенную разума, стал приставать в коридоре к подругам жены, после чего также никогда их больше не видел в доме.
И жизнь на пенсии заела его бессмысленностью и одиночеством. Семен выходил на улицу, залезал на фонарный столб и сидел обезьянкой, тоскуя и бормоча что-то прохожим о пользе электричества, пока его не снимала милиция, посулив снизу забавную бирюльку. Тогда чувствуя нутром, как жизнь кончается, а для бессмертия сделан шиш с маслом, он решил уйти на природу и, ведя природночудаковатый образ существования, прослыть новым пророком в отечестве, пускай даже посмертно. Правда, внешне-внутренний вид пророка в отечестве требовал поменять блага цивилизации на вериги, хламиду, непокрытую голову и питаться черт-те чем и черт-те как. Причем обмен был совершенно невыгоден обладателю благ цивилизации. Но костоумный Семен Митрофанович просто решил эту дилемму, вырыв полуземлянку с таким расчетом, что поблизости оказался лес, оказалась любимая высоковольтная линия и оказалась Наро-фоминская свалка. В лесу он сближался с природой, под высоковольтной линией заряжался электричеством, а на свалке кормился-поился и обувался-одевался. Обустроив нехитрую жизнь изгоя, Семен Митрофанович забрался в скит и несколько месяцев размышлял, что бы ему эдакое проповедовать. «Разумеется то, — в конце концов подумал Семен, — что я знаю наверняка». В лесу он надрал крапивы, которую наверняка узнал среди прочих трав, и очень скоро так полюбил ее, что даже зад стал подтирать крапивными листьями.
Шоферам помоечных машин, собиравшимся глазеть на процедуру подтирки, он говорил:
— Трение живого о живое создает животное электричество, способное поразить любой недуг в организме, в данном случае геморрой, запор и понос.
— Ну дает дед! — изумлялись шоферы.
Заручившись первыми зрителями, Семен стал развивать теорию и множить практику, выходя и на гастроли в разные места свалки. Заповедь № 2, сочиненная после обеда, гласила, что очень полезно облизывать себя языком на всех доступных языку участках тела, так как трение языка о кожу создает лечебную физиологическую энергию. Энергия же, собранная силой воли в пучок молний и направленная на очаг болезни, лечит изнутри без хирургического ножа и клизмы.
— А друг
— Если у друга положительный заряд, а у дружки — отрицательный, то трением, внутри произведенным, рождаете новую жизнь, — учил Семен мимоходом.
Он говорил, что сам абсолютно здоров и энергии, которую он накопил почесыванием и облизыванием, не с чем бороться в собственном организме. Слова он подтверждал опытом: тер ладонь о ладонь, пятку о пятку и действительно зажигал в губах какую-то лампочку, работавшую на неиспользованной энергии.
— Да ты сожрал батарейку с проводами и теперь морочишь нам голову! — скалились шоферы.
Семен презрительно выплевывал лампочку на свалку, находил в отбросах перегоревшую и все равно зажигал.
— А язык покажи, — требовали шоферы. — А под языком… А за щекой?.. Ну ты фокусник!
— А еще я могу передать энергию больному и победить его недуг, если не сразу, то частями, — отвечал Семен, помня, что удел психического пророка — врачевать людей, а удел социального пророка — врачевать общество.
В ответ мужики выставили шофера, хронически больного похмельем. Семен ласково поскреб у того в голове, и тому полегчало.
Скоро из окружных деревень потянулись к свалке старухи и вовсе не за помоечным добром, а к пророку.
— Отец родный, спина болит — согнуться не могу.
— Чешись, — отвечал Семен.
— Дак ведь руки-то коротки, не достают до спины.
— Тогда не чешись. Вон столб видишь? — спрашивал Семен. — Встань под ним — будет польза организму. Провода-то даром что в небе, а боль оттянут.
— Может, сам почешешь? Я вот куру тебе сварила, магазинную, правда.
— Ну ложись, старуха, заголяй хребет…
— А у меня, отец, сына паралич разбил, не поможешь?
— А как разбил? Если как Петр I шведов под Полтавой, то пусть принимает внутрь по батарейке натощак от часов или с палец толщиной, — советовал Семен. — А ежели у него что шевелится, так пусть этим и скребется.
Нашелся первый дурак и в Москве, перепробовавший в борьбе с импотенцией много дурных средств и приехавший взглянуть на нового врачевателя. Правда, разговор с Семеном вышел грубый и скомканный, как носовой платок сопляка.
— Ты под свое лечение философию подводишь, старик? — спросил импотент.
— Кому — старик, а кому и старец Митрофаныч: так меня народ кличет, — прошамкал губами Семен.
— Ты скажи, в чем твоя оздоровительная философия? Может, я уже ее прошел в первом классе.
— А вот чешусь целый день, и вся тут моя философия! — нагло ответил Семен, строя безобразные рожи. — У кого средство есть, тому мудрствовать незачем, а старших слушать надо.
Импотент уехал, но, как оказалось, лишь за тем, чтобы бросить бег трусцой и занятия хатха-йогой. С тех пор после каждого сеанса почесываний и обтирания крапивным листом он оставлял в землянке баночку черной икры.
Тут же на свалке Семен нашел себе первого апостола, оказавшегося вблизи девушкой, которая отродясь жила в соседних кустах. Она появилась на свет без папы и мамы из помоечной грязи, и вороны выбрали ее своей принцессой. Старец Митрофаныч чесал и скреб Воронью принцессу ежедневно ради собственного удовольствия, а благодарная девушка, не знавшая прежде ласки, привязалась к нему наподобие собачки и даже обещала пойти за старцем в огонь и воду.
— Нравится тебе животное электричество? — спросил ее Семен.