Первые гадости
Шрифт:
— Это правильно, — сказал Аркадий. — Десятое яйцо — среднего рода, а Девяток яиц — настоящая мужская кличка
— Во-во! — сказал Никита и показал на Аркадия пальцем. — С кирпичом сейчас фотографироваться будете или сначала казарму понюхаете?
— А Сени как поживает? — спросил Простофил.
— Да нормально, работает в бригаде, — ответил Девяток яиц. — Здорово, что мы опять все вместе! Леньку бы еще сюда.
— А где она работает? — допытывался Простофил.
— Вон там, вон там и вон там. Строят они вроде ГРЭС, а из ворот выползают тракторы, которые от танков не отличишь… У них все засекречено,
Через неделю Простофил сказал Аркадию:
— Я больше не могу над собой измываться, я дезертирую.
— Поймают.
— Я выколю один глаз и спрячусь среди местных.
— Посадят за членовредительство.
— Мне кайф нужен. Хоть какой-нибудь! А здесь нет! — сказал Простофил, отобрал у Аркадия последний тюбик крема для бритья и тут же съел.
— Эх! — сказал он же, отплевавшись. — Надо было замутить в кружке: больше б кайфу нагнало…
Из переписки, которую вели жертвы и участники осенью и зимой:
Письмо Сени, в некоторых местах политое слезами Трофима и неразборчивое.
«Ах, Трофя, дорогой мой и идинственный! Если бы ты знал, как подло обманул меня Чирививин. Тут только вывиска Ударная комсомольская стройка куросмысловская ГРЭС а на самом деле тут тракторный завод на котором работают московские и лененградские прастетутки а также торговые махинаторки… Кругом адни солдаты и химики и местные все аднаглазые после риволуции… Фуалет на улицы малюсенкий я в нем целиком не помшцаюс и не могу запирется, потому што голова не влазаит и астаетца на улицы. А солдаты пользуутся тем, што я не могу вытти со спущеными трусами и сажей рисуут мне черти што на рожи. Боже мой я как выду из фуалета сразу иду мыт лицо с мылом… В том цеху я розливаю половником житкий алюминий в какие-то формочки и получаюца филки для столовых. Я работаю допотьма а впотьмах меня воспитывает Иван Матреныч Серп и все руками руками, редко когда матерным словцом…
Трофя если сможет отомстить за меня Чирвивину, обязателно атамсти как сможеш. А лучче попроси папу штоб меня вернули в Москву. Я исправелась и хочу работать в райкоме уборщитцей. Крепко целую тебя. Твоя сама знаешь кто…»
Кому: Девушке со стальными зубами из магазина «Овощи-фрукты» напротив «Молочного».
Куда: Москва, улицу, говорят, переименовали.
Я скулю по тебе ежедневно,
Хоть свободного времени нет.
Ведь за сорок секунд одевают
И шеренгой ведут на обед.
Относительно службы солдатской
Ничего я не стану писать,
Потому что, моя стальная,
Все равно ничего не понять.
Ты сидишь и торгуешь капустой,
Я хожу и уставы учу.
Ночью ты отдыхаешь с подушкой,
Я же ночью дневальным стою.
А когда трактористки-девчата
В подворотнях целуют ребят,
Я грущу на посту и вздыхаю,
Прижимая к груди автомат…
Письмо Аркадия, перехваченное В. П. Чугуновым, но оказавшееся слишком для него неразборчивым.
«…ужолирп ен аму — ътепрет адог авд отэ есв каК. ысурт, икдюлбу, ынитерк, ичоловс еыньлатсО. ьтазакоп хесв
Куросмысловская ГРЭС Ксении Четвертованной. До востребования.
Здравствуй, любимая дочь Учителя!
Пишет тебе любимая ученица и верная подруга. Сам он писать разучился, а я не умею, так что цыдульку пишет добрый человек на почте. Уже третий месяц идем мы в Куросмыслов спасать тебя и проповедуем в дороге животное электричество. Хорошие люди кормят нас хлебушком, остальные прогоняют к помойкам, не зная нашей любви к помойкам, и получается, что остальные для нас тоже хорошие.
Терпи, любимая дочь Учителя, мы уже близко, если идем в ту сторону.
Папа твой заснул, поэтому прощаюсь одна. Да и добрый человек спешит…
Любовное послание Победы.
«Какая удивительная страна — заграница, милый мой Аркадий! Как все странно! Точно в сумасшедшем доме. Заходишь, например, в магазин, а там одни иностранцы! И спрашивать их о чем-либо совершенно глупо, потому что все равно ничего не поймешь из ответа.
Мне всю ночь снилось, что ты завел в Куросмыслове любовницу, чуть ли не Сени, и привез ее к нам погостить, А у нас уже с тобой семья и дети бегают. Ну, разве это не наглость с твоей стороны? Подумай на досуге, а я пошла учиться.
Р. S. Дулемба и Тракторович шлют тебе приветы. Не знаю, чьи искренние.
С наступлением зимы Чугунов стал бредить Кустымом Кабаевым в открытую и ничего не стесняясь. Он даже партбилет Кабаева взял в свой сейф на хранение, так как в общежитии сейфа не было.
— Только ты, Тракторович, сможешь понять меня, потому что великие учителя — основатели марксистской науки — только нам — коммунистам — указали правильный путь в решении этой задачи, — репетировал он, запершись в туалете.
— Пап, ты с кем разговариваешь? — спрашивала из-под двери Победа
— Не мешай, — огрызался Василий Панкратьевич. — Жизненным опытом классики проложили три дороги к семейному счастью. Выбирай любую, Тракторович! Хочешь, как Ленин, женись без детей; хочешь, как Маркс, женись на обеспеченной; а хочешь, как Энгельс, вообще не женись.
— Он хочет как Энгельс, — подсказывала Победа
— Уйди от двери! — кричал Василий Панкратьевич. — Он хочет как Маркс! Что он, дурак, что ли? Зови его сюда!
— Да сам придет конспекты сдувать и обедать нахаляву, — ответила однажды Победа
— Отлично! — решил Чугунов, вышел из туалета и сел в прихожей ждать Кабаева с нетерпением.
«А мне куда деться? — подумала Победа — Может, сходить к родителям Аркадия и почитать их письма? А может, сходить к Макару Евграфовичу и почитать его письма?»
Тут открылась входная дверь, и Василий Панкратьевич с разбегу схватил вошедшего в объятья.
— Ну здорово, Кустым Тракторович! — протрубил он.
— Папа, ты чего? Не в себе? — спросил Трофим.
— Тьфу ты!.. Я не тебя ждал. Проходи.