Первые нити паутины
Шрифт:
Так вот куда я попал, оказывается. Отметив для себя ничего тут не трогать, я пошел дальше.
У большинства представленных предметов имелась краткая надпись с объяснением, чем они являлись, хотя в некоторых случаях попадались более красочные описания, например: «Найдено в развалинах проклятого города Ширда в гнезде птицы рух, назначение неизвестно», или же «Снято с трупа шибина после битвы у Ихты в 4898 году, предположительно создает щит из демонической скверны, воспроизвести действие не удалось».
Интересно, выставлял ли архив артефакты из клана Аэстус?
Прочитав еще несколько надписей и посмотрев еще на несколько предметов, я направился к галереям.
Висевшие там картины изображали все, что только можно было представить: имелись и портреты, и эпические полотна грандиозных битв, и аватары Пресветлой Хеймы, творящие чудеса, и мрачные руины городов с монстрами, бродящими среди развалин, и даже зиккураты Восставшего из Бездны, потусторонний свет которых художники каким-то образом смогли передать на полотне.
Я переходил из одной галереи в другую, и, в конце концов, оказался в той, которая была посвящена Старшим кланам. Это было уже далеко не так интересно, но, пожалуй, более полезно. Все эти имена я знал из книг и светских хроник, но к именам там редко прилагались лица.
Вот клан Кадаши — я остановился, рассматривая родителей и братьев своего врага. Был там и сам Виньян, запечатленный еще подростком. Его семейного портрета с моей сестрой тут пока что не появилось.
Я шагнул дальше — и застыл.
На меня смотрели четыре лица. На высоком стуле сидела миловидная женщина, во внешности которой лишь некоторые мелочи выдавали почтенный возраст, а за ее спиной, улыбаясь, стоял мужчина, скорее всего ее ровесник, с гордой посадкой головы, с безупречной осанкой, с теми чертами лица, которые говорили, что в молодости он был красавцем.
Рядом с почтенной парой художник изобразил двух детей — на таком же стуле, как у женщины, сидела хорошенькая девочка лет восьми-девяти, с капризным и горделивым выражением лица, а за ней, положив руки на спинку стула и явно пытаясь копировать позу мужчины, стоял мальчик. Он был, быть может, чуть старше девочки, и черты его лица очень походили на ее черты, только выражение отличалось — более мягкое, доброе, по-детски наивное.
У женщины и обоих детей глаза были ярко-синие — точно такого цвета и формы, какие я привык видеть в зеркале.
Я понял, кто изображен на этом семейном портрете, намного раньше, чем прочитал надпись под ним: «Дана Инджи Энхард, ее консорт Мадеш и внуки Кентон и Вересия».
Кто из этих людей мог знать, что так все обернется? Что дана Инджи в приступе ревности убьет мужа? Что эта хорошенькая девочка попытается убить своего брата — пока безуспешно — но зато вполне успешно отправит на тот свет бабушку?
— Какая трагичная судьба у этой семьи, — произнес женский голос у меня за спиной.
Я вздрогнул и резко обернулся. Говорившей оказалась та самая девушка в униформе, которая
— Вы ведь слышали про Старшую Семью Энхард? — продолжила она, показывая на портрет.
— Да, — произнес я после паузы. — Да, выжили только эти дети.
Но девушка неожиданно возразила:
— Нет, только дана Вересия.
— Ее брат ведь нашелся где-то на Темном Юге, — проговорил я, воспроизводя ту сказку, которую моя сестра скормила всей стране.
— Увы, бедный Кентон умер, — девушка покачала головой. — Бедняга не смог оправится после ужасных испытаний, перенесенных в плену демонов. Какое-то время он находился под присмотром имперских целителей, но они тоже ничего не смогли поделать, и едва дана Вересия официально стала главой клана, она забрала брата домой в надежде, что знакомая обстановка ему поможет. Увы, но три дня назад, во сне, у него остановилось сердце. В свежем «Вестнике» была большая статья, посвященная этому, и его некролог.
— Да, как трагично, — пробормотал я.
Значит, сестрица избавилась от последнего слабого звена, которое могло выдать ее игру.
— Как жаль, — сказала девушка, устремив взгляд на семейный портрет энхардцев. — Кентон был таким красивым мальчиком.
Потом она отошла, а я еще некоторое время стоял, глядя на изображение.
Каким он был, этот ребенок?
О чем думал?
О чем мечтал?
Подозревал ли дурное?
Или же был слишком наивен, чтобы заметить опасность до того, как удар был нанесен?
Я встряхнул головой. Нет, такие мысли не несли никакой пользы, только погружали в тоску, что мне было совсем не нужно.
Я вновь посмотрел на взрослую пару — интересно, насколько я на них походил. Глаза — да, эта черта была семейным наследием Энхард, явным и безошибочным. Но все же синие глаза, даже именно такой формы — не столь большая редкость. Что еще?
Вскоре я пришел к выводу, что «вылитым» кем-то, как иногда говорят о детях, я точно не был. Черты мне достались смешанные. Форма бровей, как и глаза, от бабушки, форма подбородка от деда. А остальное, очевидно, пришло со стороны матери, портрета которой, как и портрета отца, здесь, к сожалению, не оказалось.
Только большим усилием воли я смог заставить себя отвернуться от этой картины, от этого окна в мое прошлое, и направиться к выходу из здания.
Все же хорошо, что Кастиан не пошел сегодня вместе со мной. Сомневаюсь, что я смог бы внятно объяснить ему, чем меня так привлек семейный портрет чужого клана. И было бы еще хуже, если бы он заметил мое сходство с этими людьми.
Перед началом обучения нас всех разделили на группы по десять-двенадцать человек. По каким принципам это было сделано я понять не мог. Не по полу, не по происхождению, не по союзным или же, наоборот, враждебным отношениям кланов и гильдий, из которых происходили студенты. Единственная логика, которую я в этом уловил, заключалась в том, что родственников по разным группам они не распределяли, так что мы с Кастианом оказались в одной.