Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
– Ну что? Черный ругался?
– спросила она, до шепота сдавливая свое торопливое бормотанье.
– Нет, нет. Черный не ругался!
– ответила Лиза, не убавив шага и на ходу прижимая к себе растрепанную голову Аночки.
– Но ты ступай к маме, а я пойду одна. Нет, нет! Не провожай. Я - одна.
И вот - она на улице, в певучем свете дня - какого дня! Она идет напрямик через площадь, вымощенную неуклюжим булыжником, но горбатые голубые камни гладко скользят у нее под ногами, как выкрашенный асфальт театральных коридоров, и солнце как будто светит только затем, чтобы перед ее взором, не исчезая, сияло окно с неподвижным черным
Споткнувшись на кривобоком камне, она засмеялась: три экзамена, - что за пустяки! Один шаг, один веселый шаг - и открывается вольная жизнь, прозрачная, как воздух, бесконечность! А Кирилл - милый Кирилл!
– он даже не подозревает, как прав: великие люди, пожалуй, доступнее обыкновенных смертных!
14
Троицын день проходил у Мешковых по обычаю отцов. С базара привозили полную телегу березок и травы, - березки расставлялись в углах комнат, подвешивались на притолоках дверей; травою во всем доме устилался пол, по подоконникам раскладывалась ароматная богородская травка, и ставились в горшках и стаканах цветы. Волглое дыхание леса и лугов еще с кануна наполняло дом, а за ночь все жилище делалось томительно-вкусным, как медовый пряник.
Но из комнатных лесов и лугов больше, чем в другие праздники, хотелось к живым деревьям и цветам. Лиза испытывала тягу на волю вдвойне: у нее кончились экзамены, оставался только торжественный выпускной акт, - троицын день был первым днем, когда она проснулась не гимназисткой. Кирилл преподнес ей записную книжку, переплетенную в красный шелк, с золоченой монограммой на уголке - "Е. и К.", что значило: Елизавета и Кирилл. На первой странице он вывел перышком "рондо", как писал на чертежах, тушью, два слова: "Свобода. Независимость".
Они сговорились поехать за город, Лиза предложила - на Кумысную поляну. Дома она сказала, что отправляется с подругами, повод для прогулки был слишком очевидный даже Меркурию Авдеевичу.
Они доехали на трамвае до крайней дачной остановки и пошли в гору низкорослым частым леском из дубняка, неклена, боярышника. Они молчали. Момент был несравним с прошлыми переживаниями, говорить можно было бы только о значительных вещах, об итогах или планах, или даже о неизменном чувстве, но только особенными словами. В заброшенной лесной дороге без колей, в обочинах ее, обтянутых ползучей муравой, в листве, закрывавшей небо глухим гротом, заключалось так много сосредоточенности, что не хотелось ее нарушать разговором. Другой, громадный, необъятный грот из чреватых теплых туч нависал ниже и ниже над лесом, и все вокруг притаилось, чуть дыша и послушно ожидая готовящейся перемены. Темнело, и когда они вышли в реденькую березовую рощу, стволы показались яркими бумажно-белыми полосами, налепленными на лиловый сумрак, и такой же бумажной белизной светились в траве первые ранние ромашки.
Кирилл сорвал цветок, шагнул в сторону, чтобы достать другой, еще шагнул и еще, и это собирание цветов сделалось бессодержательной целью, освобождающей ум от всяких мыслей, и Кирилл зашел далеко в рощу, а когда вернулся, в руках его был неловкий букетик ромашек, и сам он, с этим букетиком, показался Лизе тоже неловким и - как никогда - мальчишески юным, похожим на милый
– Помнишь?
– Помню, - ответил он.
– Только тогда была сирень.
– Да, - сказала она, - и платье было коричневое, форменное. Я его уже больше никогда не надену.
– А на выпускной акт?
– Я надену это синее.
Она все еще держала его пальцы. И тут они поняли, что оба ждут от этого дня чего-то неизбежного.
– К дождю, - сказал Кирилл.
– Слышишь, как душно?
– Пусть, - проговорила она так, что он не расслышал, а угадал это слово и за этим словом - готовность не к смешному неудобству дождя, а ко всему, что бы ни случилось.
Лес находился на пределе настороженности, движение умерло, каждый листок как будто навечно отыскал во вселенной свое место. Потом издалека прибежал по макушкам берез испуганный шорох, и сразу прорвался между стволов самовластный ветер, и все задвигалось, заговорило в смятении: мы были бдительны, бдительны, - свистели ветви, качая на себе трепещущие листья, - мы ждали, ждали, и вот пришла, пришла буря! Лиловый сумрак был внезапно поглощен каким-то солнечным обвалом, березовые стволы на миг почернели, затем все опустилось во тьму, и тотчас лес дрогнул и веселые пушечные залпы ухарски покатились вдогонку друг за другом.
– Это - рядом, - сказал Кирилл, - сейчас польет, бежим.
Он схватил руку Лизы с букетиком, и они побежали к овражку, закутанному приземистым дубняком. Нагнувшись, они подлезли под густое прикрытие и, устраиваясь в плотной и теплой лиственной пещере, услышали над собой барабанные щелчки первых тяжелых капель.
Они сидели, прижавшись друг к другу, и Кирилл обнял Лизу.
– Наше первое жилище, - сказал он.
– Неожиданное, правда?
– Будет ли второе?
– сказала она.
– Все ведь неожиданно на свете.
– Отец отпустит тебя в Москву?
– Кажется, да. Он очень стесняется людей. Он ведь и в гимназию не хотел меня пускать. А потом стало неловко: что же Мешковы - хуже других? Но все-таки он непреклонный.
– Если не отпустит, - сказал Кирилл сосредоточенно, - то ты подожди год, я кончу училище, у меня будет профессия, начну работать. И ты уйдешь ко мне. Уйдешь?
Лиза подумала. Ливень уже мял и трепал рощу, - промокшая, она обвисала под его потоками, в гуле и звоне хлещущих без перебоя струй. Чтобы преодолеть шум, надо было говорить громко - в этом коконе из листвы, окатываемой водой, и Лиза вместо ответа опустила голову. Кирилл спросил снова, почти дотронувшись губами до ее уха, закрытого прядью тонких волос:
– Уйдешь?
– Да, - сказала она.
Он поцеловал ее в щеку, очень тихо, потом, спустя минуту, - еще раз, крепче и дольше. Оба они не замечали, что землю перебрасывало из темноты во вспышки сияюще-белого огня и назад - в темноту, и опять - в огонь, и они не слышали пальбы, радостно одобрявшей это качание из света в тьму, - они были неподвижны.
Они вернулись к ощущению того, что их окружало, только тогда, когда наступила тишина и солнце засеяло все вокруг глянцевыми пятнами и с деревьев отвесно сыпались медлительные благоуханные дождинки.