Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
Мгновение было тихо, никто не двинулся.
– Кто это тебя ходит разыскивает? Что за свидания такие в магазине?
– Вы нас извините, - собравшись с духом, сказала Ольга Ивановна, и поклонилась, и поправила шляпку, и сделала чуть заметный шажок назад, выражая крайнюю деликатность.
– Мы пришли к вашей супруге, потому что мы ее знали еще в девушках. Мы ее попросили, и она так добра, что обещала помочь в нашем квартирном горе.
– Зря обещает, чего без меня не может выполнить, - сказал Виктор Семенович, рассматривая Ольгу Ивановну как личного своего неприятеля.
– Мы как раз, извините, так и думали - попросить
– Прекрасно здоров, чего и вам желаю, - оборвал Виктор Семенович.
– А шляться по магазинам, попрошайничать да клянчить не полагается.
– Их просьба касается моего отца, - сказала Лиза.
– Чего же они притащились ко мне?
Ольга Ивановна быстро протянула руки к Лизе:
– Я вас умоляю, - не отказывайтесь! Не отказывайтесь от доброго намерения!
– Вы не беспокойтесь, я сделаю, что обещала, - ответила Лиза суховато, но голос ее дрогнул, и это напугало Ольгу Ивановну.
Вдруг, нагнувшись к Павлику и притянув его к себе, она тут же толкнула его к Лизе и упала на колени. Слезы с каким-то по-детски легким обилием заструились по ее щекам. Подталкивая Павлика впереди себя, она ползла к Лизе с подавленным криком:
– Детишечек, детишечек пожалейте, золотое мое сердечко! Не передумывайте! Помогите, милая, помогите! Не передумывайте!
К ней подступили сразу и Лиза, и Аночка, стараясь поднять ее на ноги, но она забилась и упала. Узел прически на ее затылке рассыпался, и шляпка повисла на волосах. Уткнув лицо в руки, раскинутые на полу, она вздрагивала и выталкивала из глубины груди непонятные, коротенькие обрывки слов.
Парабукин наконец оторвался от косяка, который будто не пускал его все время. Легко подняв Ольгу Ивановну, он повернул ее к себе и положил трясущуюся голову на свою грудь. Аночка подняла с пола шляпку и прижалась к матери сзади, касаясь щекой ее спины и глядя на Виктора Семеновича строгими недвигающимися глазами.
– Пора кончать представление - не театр, - проговорил Шубников, отворачиваясь и удаляясь за прилавок.
– Уйдем, не ерепенься, - глухо сказал Парабукин.
– Не уйдешь, так тебя попросят, - прикрикнул Виктор Семенович, и лицо его налилось словно не кровью, а ярким малиновым раствором.
– Обижай, обижай больше!
– откликнулся Парабукин.
– Когда меня обижают, мне и черт не страшен. Не запугаешь. Аночка, бери Павлушку. Довольно ходить по барыням, кланяться. Не помрем и без них.
Он отворил дверь и, все еще не отпуская от груди Ольгу Ивановну, тихо вывел ее на улицу, в толпу.
Лиза медленно и туго провела ладонями по вискам. Опустошенным взором она смотрела на Витюшу. Он листал конторскую книгу за кассой.
– Это все невыносимо бессердечно, - после долгого молчания произнесла Лиза.
– У тебя больно много сердца... до других, - ответил он, не прекращая перелистыванья.
– У тебя его нет совсем.
– Когда нужно, есть.
– Я думаю, оно нужно всегда, - сказала она и, вдруг подняв голову и выговорив едва слышно: - Прощай!
– жесткими, будто чужими шагами вышла за дверь.
Она почти бежала базаром - в богатом светлом платье, с непокрытой головой. Ей смотрели вслед. Выкрики, зазыванья, переливы споров торгующихся людей то будто преграждали ей путь, то подгоняли ее снующий бег среди народа.
Добравшись
Меркурий Авдеевич приветил ее улыбкой, но тотчас тревожно смерил с головы до ног.
– Пришла? Собралась заглянуть к отцу, соседушка?
– полуспросил он мягко, но уже с серьезным лицом.
– Вот славно. Что это ты не оделась, в холод такой?
– Пришла, - сказала Лиза, тяжело опускаясь на стул.
– И больше не вернусь туда, откуда пришла.
Меркурий Авдеевич перегнулся к ней через прилавок и окаменел. И тотчас как будто все кругом начало медленно окаменевать - приказчики, подручные-мальчишки и вся разложенная, расставленная, рассортированная на полках москатель.
34
Общество помощи воспитательным учреждениям ведомства императрицы Марии устраивало в Дворянском собрании литературный вечер с балом и лотереей. Судейские дамы разъезжали по городу, собирая в богатых домах пожертвования вещами для лотереи и привлекая видных людей к участию в вечере. На долю супруги товарища прокурора судебной палаты выпало поручение нанести визит Шубниковым. Она приехала в сопровождении Ознобишина и была принята Дарьей Антоновной. Пышная гостья в осенней шляпе с черным страусовым пером говорила благосклонно-ласково. Ознобишин почтительно ее поддерживал. Она хотела бы также поговорить с молодой Шубниковой (с Елизаветой Меркурьевной, - подсказал Ознобишин), чтобы получить согласие на ее помощь в устройстве лотереи, но оказалось, что та не совсем здорова и не может выйти в гостиную. Ознобишин весьма сочувственно поинтересовался - серьезно ли нездоровье Елизаветы Меркурьевны (он еще раз назвал ее полным именем), и сказал, что Общество непременно желает видеть ее на вечере за лотерейным колесом. Дарья Антоновна обещала передать молодой чете об этом желании приезжавших гостей, и они уехали, довольные визитом.
Внезапное посещение столь заметной особы дало повод к новому совету между тетушкой и племянником о том, как же действовать, пока возмутительное бегство Лизы не получило широкой огласки? Решено было, что тетушка пойдет к Меркурию Авдеевичу - требовать отеческого увещевания дочери, после чего Витенька отправится к Лизе, помирится и возвратит ее к себе в дом. Конечно, это было уязвлением самолюбия, но ведь самолюбие пострадало бы еще больше, если бы история стала известна не одним приказчикам, бывшим ее свидетелями. Надо было заминать скандал, пока он не разросся: шутка ли, если в городе заговорят, что от Шубникова сбежала жена, не прожив с ним после свадьбы и двух месяцев?
Уже четвертый день Лиза проводила в своей девичьей комнате. Странное чувство не исчезало у нее: не верилось, что продолжается все та же давнишняя жизнь, плавно несшаяся к неизвестному будущему, которое прихотливо звало к себе в туманных снах или в праздную бездумную минуту лени. Нельзя было объединить себя с девочкой, когда-то выравнивавшей по линеечке вот эти золоченые корешки книг на полке. Ничего не изменилось ни в одной вещице - фарфоровая чернильница с отбитым хвостиком у воробья, шнурочек для пристегивания открытой фортки, - а чувство другое, будто между прежним и нынешним стал какой-то непонятный человек и мешает большой Лизе протянуть руку маленькой. И только мать каждым своим словом, каждым нечаянным прикосновением убеждала, что идет, растет, полнится горем и жаждет счастья все та же цельная, не поддающаяся никакому разрыву жизнь единственной Лизы.