Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
– Хорошо!
– и поехал в собрание.
36
Вечер начали с опозданием - в зале шла литературная часть. Половину фойе заняли выставкой вещей, которые предстояло разыграть в лотерее. Дамы-благотворительницы еще хлопотали, прихорашивая убранство полок и столов. У колес стояли девочки в завитых кудряшках и голубых платьицах, пухлолицые, как херувимы Мурильо: они должны были вынимать билетики. Изредка дамы поправляли на девочках бантики и кудряшки. Посредине выставки красовалось в золоченой раме изображение главного выигрыша - холмогорская корова. Букет хризантем возвышался перед ее носом, предназначенный для счастливца, которому падет выигрыш. Кругом все сверкало, переливалось,
По сторонам лотереи были сооружены павильоны: в саженной, чудовищно разинутой пасти тигра красавица, наряженная цирковой укротительницей, продавала крюшон, а под цыганским шатром в цветистых заплатах другая красавица, дородная и упитанная, в костюме цыганки, сидела с попугаем, который выклевывал из ящичка бумажки с предсказаниями счастья. Над шатром висела надпись: "Станешь ворожить, коли нечего на зуб положить".
Когда дамы убедились, что все готово, они приотворили дверь в зал и стали слушать концерт.
Лиза устроилась впереди всех, около самой щелки, и ей хорошо видна была эстрада.
Егор Павлович Цветухин, во фраке, читал "Быть или не быть", и зал следил за ним с почтительной сосредоточенностью, как будто все чиновники, офицеры, купчихи в декольте и светские барышни собрались сюда, чтобы немедленно и окончательно принять то решение вечного вопроса жизни и смерти, которое предложит актер. Цветухин читал просто, но простота его была отлично сделанной и потому - театральной, он каждым словом, каждым жестом хотел сказать: смотрите, как прелестна, как обаятельна моя простота. Ему очень признательно аплодировали, - слава его была неоспорима, никто на нее не покушался.
Но когда после него вынесли маленький столик и кресло и появился перед публикой Александр Пастухов - водворилось то недоуменное живое любопытство, с каким встречают неведомого, но совершенно уверенного в себе исполнителя. "Видите ли, - словно говорил Пастухов, слегка небрежно и удобно усаживаясь в кресло, - удивлять вас я ничем не собираюсь, но уж раз вы меня захотели пригласить, есть у меня один недурной отрывочек из комедии, так себе пустячок, и я вам его прочитаю, как прочитал бы вечером на даче, за рюмочкой, - вот послушайте-ка". И он без старания, точно для самого себя, начал читать по маленьким листочкам, ни секунды не думая, что ему кто-нибудь помешает, или его голос плохо слышен, или кому-нибудь не понравится его манера себя держать, а с полным, естественным убеждением, что он делает как раз то, чего от него все с нетерпением ожидают. И его слушали, сначала чуть-чуть улыбаясь, потом - подавляя смех, наконец - не в силах удерживаться и смеясь на весь зал и только вдруг пугаясь, что за хохотом ускользнет от слуха что-нибудь еще более смешное и любопытное. И когда Пастухов кончил и стал выходить на вызовы, он тоже смеялся - весело и немного свысока, внушая всем своим великолепно-снисходительным видом, что ведь - господи!
– он же ни капельки не сомневался, что все это ужасно как смешно и неотразимо, хотя, конечно, сущая глупость, и по-настоящему он себя и не собирался показывать! Так что посмеяться - посмеемся, пожалуй, господа, - однако вы сами понимаете, что это вовсе не стоит такого шума!
Его триумфом закончилась литературная часть, публика стала выходить из зала, с бравурным призывом "Тореадора", долетевшим с хоров, была открыта лотерея. С билетов сняли печати, колеса завертелись, голубые херувимы опустили в них пухленькие ручки, доставая
Молодежь расступалась, давая дорогу Цветухину и Пастухову. С ними был Мефодий в старомодном фраке из костюмерной театра, мешковато-уютный, польщенный тем, что небольшая толика взоров, притянутых его знаменитыми приятелями, перепадала и ему. Втроем они подошли к колесу, за которым стояла Лиза. Пошучивая, как вся публика, насчет холмогорской коровы, которую предпочтительнее было бы разыграть в виде сливочного мороженого или выдержанного рокфора, они стали покупать билеты. Мефодий выиграл пачку зубочисток и сказал, что теперь дело стало за бифштексом, то есть опять за той же коровой. Цветухину досталось пять пустышек. Он вздохнул:
– Давно вижу, что потерял ваше расположение. Так вы мне и не ответили, понравился я вам в "Гамлете"? Бог вам судья! Но сегодня-то, по крайней мере, я был лучше этого несносного кумира толпы - Пастухова, а?
– Вы не сердитесь, - улыбалась Лиза, - хотя это совсем несравнимые вещи, но Александр Владимирович побил вашего Шекспира!
– Посторонись, - сказал Пастухов, пренебрежительно заслоняя собой Егора Павловича, - твоя звезда закатилась. Сегодня на коне - я! Будьте любезны (показал он Лизе все свои прочные зубы), вашей собственной ручкой десять штук!
Необычайно серьезно все четверо раскатывали билетики, вынутые Лизой, пока не попался выигрыш.
– Боже, что это может быть? Я не перенесу!
– скороговоркой выпалил Пастухов и взялся за сердце.
Лиза долго ходила от вещи к вещи, отыскивая по ярлычкам выигранный номер, а приятели следили за ней, гадая и подсказывая в нетерпении: кастрюля!
– зонтик!
– швейная машинка! И вдруг все сразу ахнули: графин!
Лиза несла вместительный хрустальный графин чудесных граней и просвечивающего пышного рисунка по гранатно-багровым блестящим плоскостям. Пастухов принял его священнодейственно, осмотрел любующимся взглядом, потом проникновенно заключил:
– Обидная, оскорбительная ошибка фортуны: эта вещь должна принадлежать, по великим заслугам его перед Бахусом, нашему несравненному другу!
Он преподнес графин Мефодию и поклонился.
– Стой!
– остановил его Мефодий растроганно, но в неподдельной тревоге.
– Не испытывай судьбу! Видишь?
Он вынул из графина пробку и поднял ее перед очами Пастухова:
– Понимаешь ли ты, безумец, что это означает?
Пастухов уставился на пробку, захлопнул ладонью рот и покачал в испуге головой.
– Ты меня напугал! Понимаю. Понимаю.
Он взял пробку, многозначительно спрятал ее во фрачный карман и, отдавая графин Мефодию, приказал:
– А это таскай ты!
– Символика!
– сказал Цветухин.
– Таинственная магия!
– грозно проговорил Пастухов и сделал несколько пассов гипнотизера на Цветухина и Лизу.
Они смеялись, а публика накапливалась около лотереи, оттесняя друзей в сторону, и Лизе пришлось отойти от колеса, чтобы расслышать, что ей говорил Цветухин:
– Я пролетел в трубу! Вы должны возместить мой проигрыш первым же вальсом.
Она стала уверять, что уже обещала, явно боясь, что ей нельзя поверить. Он глядел на нее с любованием, - ее возбуждение нравилось ему, ее юность еще жила в ней нетронутой, едва украшенной первым женским расцветом.
– Ну, хорошо, верю, верю. Ну, тогда - не вальс, а хоть какую-нибудь завалящую плясочку - обещаете?
– Завалящую - да.
Шутливому их разговору помешал Мефодий: он незаметно потянул Цветухина за фалду и пробормотал всполошенно: