Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
Он отвел ее в сторону и, присев на чугунную ступень лестницы, поставил у себя между колен.
– Что ты, а?
Взяв ее руки, он тихо развел их. Лицо ее не отличалось от белобрысых волос, даже губы побелели, точно она окунулась в студеную воду.
– Ну что с тобой?
– Испугалась, - безголосо пролепетала она.
Он улыбнулся, глядя в ее тяжелые, большие глаза, промытые плачем до глубокой, сверкающей синевы. Он погладил и похлопал ее по спине.
– Ах ты сирена!
– Я не сирена, - отозвалась она сразу.
– Разве помнишь?
– Помню.
– То-то что помнишь, - усмехаясь, качнул он головой и, немного подумав, добавил: - Я тоже помню.
Он посмотрел
– Послушай, - спросил он, сильнее сжимая Аночку коленями, - скажи-ка мне одну вещь. Зачем ты вертишься тут у нас?
Она не ответила.
– Ну, что же ты, словно воды в рот набрала, - говори.
Она уткнула подбородок в грудь.
– Тебе учиться надо, а не лазить тут, как мышонку. Ну, что молчишь?
– Я, может, у Веры Никандровны жить буду, она меня учить будет, буркнула себе в грудь Аночка.
– И сюда бегать перестанешь, да? Ну, что опять замолчала? Может, мне за тебя сказать, а? Сказать? Ну, ладно, я скажу. Уж не актрисой ли ты хочешь быть, а? Угадал?
Он подсунул палец под ее подбородок и с силой приподнял упиравшуюся голову.
Все лицо Аночки покрывал темный румянец, она смотрела на Егора Павловича в отчаянном испуге. Вдруг, наклонившись к нему, точно падая, она почти прикоснулась к его щеке, но отпрянула, вырвалась из его колен и, перескакивая через раскиданную вокруг бутафорию, без оглядки побежала.
Она схватила на бегу свою одежку, кое-как набросила ее на плечи и выскочила на улицу. Обежав весь театр, она оглянулась, словно надо было увериться, что ее никто не догоняет. Она оделась, обвязала голову платком, подтянула свалившийся чулок. Успокоившись, еще раз осмотрелась и тут как будто впервые увидела этот огромный голубовато-серый дом, в который она бегала, сама не зная - ради чего.
Дом высился один посредине белой нетронуто-чистой площади со своими большими глухо закрытыми дверями, висевшими подряд, как ни в каком другом доме. Широкий балкон прикрывал эти необыкновенные двери, поддерживаемый чугунными столбами, и на каждый столб были надеты, точно согнутые в локтях руки, парные фонари. Высоко над балконом начинались крыши - узенькая, над ней пошире, потом еще шире, - много разных крыш, - одни похожие на козырьки, другие вроде поясков, а самая верхняя - как громадный зонт. Все они были ровно засыпаны снегом, и от этого весь дом казался ясным-ясным, как нарисованный на глянцевой бумаге. Это был, наверно, самый большой дом из всех, которые видела Аночка.
Она пошла прямо через площадь, по снежному полю, высоко поднимая коленки, оставляя следы больших - с маминой ноги - башмаков, и, дойдя до середины поля, оглянулась еще раз и посмотрела на дом издалека и решила окончательно, что это самый большой дом. Потом она еще немножко подумала и еще решила, что этот дом самый красивый.
Больше она не оглядывалась, а, перейдя площадь, пошла таким шагом, каким идут взрослые люди, знающие, что их ожидают неотложные дела и обязанности.
1943-1945
ПРИМЕЧАНИЯ
Трилогия - "Первые радости", "Необыкновенное лето", "Костер" (этот роман остался незаконченным, опубликованы первая его книга и некоторые главы второй) - занимает особое место в творчестве Конст. Федина...
Заставляя героев романического цикла, основные из которых проходят через все повествование, действовать и мыслить в поворотные моменты более чем тридцатилетнего отрезка русской истории, писатель вглядывался вместе с тем и в разные периоды собственной биографии, выводил уроки из долгого по времени жизненного и творческого развития. Воистину читателю был предложен как бы цикл художественных итогов.
Работа над трилогией, если вести счет от возникновения замысла, продолжалась более сорока лет. После смерти К.А.Федина (июль 1977
Художественный цикл Федина построен своеобразно. Каждый из романов относительно самостоятельное произведение со своим сюжетом, особенным жанровым рисунком и складом композиции, отличающимся от других. Каждый из них можно читать и отдельно, независимо от предыдущего и последующего. И вместе с тем романический цикл явно распадается как бы на две "серии", разграниченных между собой и более значительным промежутком по времени действия (двадцать два года!), и различием большинства персонажей.
И если вторая "серия" художественного цикла (роман о начальном периоде Великой Отечественной войны "Костер", в двух книгах) осталась незавершенной, то историко-революционная дилогия Федина "Первые радости" и "Необыкновенное лето", опубликованная в середине и конце 40-х годов, сразу привлекла к себе читателя и была удостоена Государственной премии первой степени.
Широкая популярность в нашей стране, переводы на многочисленные языки мира, экранизации и театральные инсценировки на протяжении трех десятилетий уже сами по себе красноречиво свидетельствуют о независимой значимости, какую обрели романы "Первые радости" и "Необыкновенное лето" в читательском восприятии. (Кстати, по завершении тогдашней дилогии какое-то время Федин намеревался ограничить на ней свой замысел.) И, однако, зная все это, при чтении романов теперь уже нельзя полностью отвлечься от художественного контекста, который продолжением цикла придал им автор.
Не только формальной общностью судьбы основных героев, но, что важнее, и смысловым развитием, и тональностью своей романы историко-революционной дилогии Федина составляют часть одного обширного архитектурного ансамбля, который строил и не достроил автор.
Подобно тому, как первый катящийся камень влечет за собой горный обвал, неторопливый, более других традиционный по жанру "семейно-бытовой" роман о 1910 годе "Первые радости" подготовляет напряженную сумятицу исторических катаклизмов "Необыкновенного лета", а в событиях 1941 года, обрисованных в "Костре", порой неожиданно и странно прорывается как будто бы скрыто и мирно дремавшая до того энергия людских страстей и побуждений 1919 года... Когда Кирилл Извеков в "Костре", получив известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз, извлекает из-под спуда старую комиссарскую форму времен гражданской войны, такое переодевание полно для него смысла. Оно отвечает в какой-то мере глубокому ходу раздумий Кирилла (а также романиста, добавим мы), для которого исход схватки с фашизмом связывается в первую очередь с судьбой революции. "Дело сего дня - судьба революции" - вот то силовое поле, преемственность проблематики, которые сплачивают и объединяют в целое три довольно непохожих произведения Федина - и книгу о заре революционного подъема "Первые радости", и эпический роман о переломном годе гражданской войны "Необыкновенное лето", и последнее углубленно психологическое полотно о начале решающего противоборства с фашизмом "Костер".
В таком преломлении получают развитие почти все основные темы, которые волновали Федина на протяжении писательского пути и которые можно назвать сквозными в его творчестве. Попытаемся перечислить их тут: это - "судьбы людей в истории явлений", как выразился однажды сам автор, движение истории и частная жизнь человека, соотношение интересов отдельной личности и общества, гуманизм истинный и мнимый, нравственные принципы старого и нового мира, рождение характера человека социалистической эпохи, судьбы людей искусства в революции.