Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
Пастухов обнял Цветухина.
– Видишь, Егор, - не будь гораздо умен! Не скучай!
Он успел еще раз поцеловать обоих друзей и - счастливый - вскочил на подножку. Все сняли шапки.
– Берегите друг друга, мужики!
– крикнул Пастухов из тамбура.
– Мы нераздельные!
– проголосил в ответ Мефодий.
– Мы в один день именинники - Егорий да Мефодий!
– Не забывай!
– поднял обе руки Цветухин.
– Не забывайте и вы, мужики!
– взмахнул своей тяжелой шапкой Пастухов.
Мефодий
Они сторговались с извозчиком - до театра. Мефодий прижал к себе Егора Павловича, заботливо охватив его спину. По дороге он беспокойно посматривал на друга, надеясь вычитать в его взгляде хотя бы маленькую перемену самочувствия. Но Цветухин думал об одном.
– Интересно сказал Пастухов про искусство, - решился заговорить Мефодий.
Егор Павлович не отвечал.
Они ехали сторонними, захудалыми улицами, поднимая с дорог стайки галок и воробьев. Собачонки, выскакивая из калиток, увязывались за санками и, облаяв их, без ярости, по чувству приятного долга, весело убегали назад. Тесовые домишки загоревшихся на снегу разноцветных красок быстро накатывались спереди и пролетали мимо, точно увертываясь в испуге от свистящего бега рысака.
– Что ты сказал?
– неожиданно спросил Цветухин.
– Я... это...
– не нашелся сразу Мефодий, - насчет Пастухова. Здорово он об искусстве.
Цветухин опять замолчал, уткнув рот в воротник, и только уже на виду Театральной площади, встряхнувшись, вдруг сказал, будто продолжая разговор:
– Это у Александра старая мысль. Он как-то мне толковал про колокольню Ивана Великого и спичечный коробок. Конечно, говорит, без спичечного коробка не обойтись, а от Ивана Великого никакого проку - печку им не растопишь и от него не прикуришь. Но вот посмотрит любой человек в мире на Ивана Великого и сразу скажет - это Москва, это Россия. А коробок потрясет - не шебуршат ли в нем спички?
– и если нет - выкинет.
Он отстегнул меховую полость, вылез из саней и, входя в подъезд театра, решительно договорил:
– Будем строить нашу колокольню.
Но тут же вздохнул:
– Жалко, Александр уехал как раз теперь. Он был бы мне большой подмогой.
– А я?
– почти кинулся к нему Мефодий.
– А мы с тобой? Неужто вдвоем мы не осилим твою беду?
Цветухин сжал ему локоть.
– Спасибо тебе, бурсак!
Они прошли за кулисы обнявшись.
На сцене шла репетиция - вводили новую актрису в "Анну Каренину". Режиссер, тоже новый человек, нервный, пылкий, решивший взять быка за рога, недовольно покрикивал. Занавес был поднят, зал чернел остуженной за первые морозы, сторожкой и немного загадочной своей пустотой. Что-то не клеилось, актеры повторяли и еще хуже портили
Вдруг режиссер обернулся к залу и крикнул:
– Кто это там?
Все прислушались, всматриваясь в темноту.
– Я сказал, чтобы в зале никого не было!
– опять закричал режиссер и опять послушал.
– Да вам почудилось, - лениво сказал трагик.
– Вы думаете, я пьяный? Я слышал в зале кашель!
Опять все затихли, и тотчас из рядов донесся слабенький, видно изо всех сил придушенный кашель.
– Я не позволю с собой шутить во время работы!
– взвопил режиссер и бросился вон со сцены.
Сразу с обеих сторон в зале появилось несколько актеров из тех, что помоложе или поживее, и все они двинулись между кресел навстречу друг другу.
– Вон, вон!
– разнесся гулкий голос.
– Да никого нет, чепуха!
– Вон прячется!
– Да, да, да, смотрите - в четвертом ряду!
– В пятом, в пятом! Под креслом, видите?
– Дайте свет! Свет в зал!
Все уже разглядели белое пятно в самой середине ряда и, обрадованные нежданным развлечением, с возгласами и шумом стали сходиться в кольцо.
– Ага-а!
– прогудел кто-то утробным басом.
– Ага-а!
– ответили ему на разные голоса.
– Ага-а! По-па-лась!
– прогремели все ужасающим хором.
Потом громкий хохот взмыл в отзывчивую высоту зала, и толпа повлекла к выходу пойманную жертву.
– По-па-лась!
– кричала и вопила, забавляясь, веселая орава, не размыкая плотного кольца, а так и втискиваясь в узенькую дверь, которая вела из зала на сцену.
– Не вижу ничего смешного, господа!
– ершился режиссер, пытаясь раздвинуть кольцо и заглянуть - что оно скрывает.
– Что там такое? Что?
Тогда актеры разом стихли, расступились, и перед ним возникла девочка, крепко зажавшая ладошками лицо, с белесой косичкой, в платьице по колено, с свалившимся на одной ноге красным шерстяным чулком.
– Кто это?
– воззвал оскандаленный режиссер.
– Да ведь это Аночка!
– растроганно сказала старая актриса.
– Это наша Аночка!
– заговорили и завосклицали актеры.
– Аночка, наша побегушка! Курьер-доброволец!
– Все равно, кто бы ты ни была, - произнес нетерпимо режиссер, - тебе не дано права нарушать порядок. Театр - это не игрушка. Запомни.
Он хлопнул в ладоши и отвернулся:
– Начали, господа, начали!
– Вот теперь у нас тонус!
– одобрительно протянул трагик, отправляясь с другими актерами на сцену.
Цветухин подошел к Аночке. Она все еще не в силах была оторвать от лица руки и стояла недвижимо. Плечики ее изредка вздергивались.
– Да ты, никак, плачешь?
– спросил Егор Павлович, нагибаясь и обнимая эти ее остренькие дергавшиеся плечики.
– Ну что же ты, озорная, ведь это на тебя не похоже. О чем ты, а?