Первые шаги
Шрифт:
Человеку с головой среди киргизов капитал нажить — раз плюнуть, — размышлял Петр Андреевич. А головой-то его создатель не обидел. Из Акима тоже толк выйдет. Грамоте надо обучить, говорить по-киргизски научится — свой приказчик будет для разъездов, по ближним аулам.
В Акмолах потолкался он в красных рядах и даже, пусть бог простит, вечерок в трактире посидел, где приказчики гуляют. Пришлось и зелья выпить за компанию. Зато ему рассказали, как купцы богатство наживают. Никитин миллионщиком стал, Самонов да Кубрин за ним тянутся. И дело-то простое! Саудагаров, сиречь разъездных приказчиков,
Третьеводни они с сыном подсчитали, какой прибыток получили с того, что село на зиму сеном, мукой и скотом обеспечили. Чистых триста рубликов, да двадцать отработчиков на весну осталось. «Прихватить землицы, что для будущих поселенцев отрезали, — когда они еще приедут… Хозяйство бросать не стоит, пусть средний сын Демьян с работниками сеет пшеницу, на торговые дела у него хватки нет, муку-то киргизцам выгодно можно продать — за баранов. А вот Павла — грамотный он — надо послать в город, учиться торговать. С женитьбой торопиться не стоит. Пойдут дела — с капиталом возьмем», — думал старый начетчик, сидя перед раскрытым псалтырем, забыв одинаково про Аввакума и Никона.
— Тише вы! — шикала на ребят старшая сноха Наталья. — Тятенька божественную книгу читает…
— выводил высокий женский голос в саратовском конце села.
Долго девы молодой я искал следочки…—заревели, присоединяясь, басы.
Отдай тютюн, люльку, визьми свою жинку тай невдачный,—несется звонко с конца украинцев.
Тройка лошадей, запряженная в широкие розвальни, разукрашенная красными лентами, вылетела на площадь. Раскрасневшиеся от мороза и хмельной браги, посреди саней приплясывают две молодайки, поминутно сваливаясь то на один, то на другой бок. Их выталкивают на середину молодые мужики и бабы, напевая:
Ай, дуба, дуба, дуба…А вслед за первыми санями летят еще несколько. Смех, песни звенят по всей деревне. Гуляют свадьбы. Отдала Евдоха Железнова обеих своих дочерей за богатых женихов. Параську взяли за Емельяна Коробченко, Гальку — за Грицко Дубняка. Пьют, гуляют. Дядя Кондрат не пожалел расходов на пышные свадьбы — через племянниц породнился с первыми богачами!
Отец Гурьян, увидев пляшущих, отплевываясь, поспешил пройти через площадь. Ужо будет им, бесстыдницам! Обвенчав молодые пары, батюшка и сам после немного выпил, но тексты не забыл:
— «Яко Иродиады, беса тешат, скакаша…» — бормочет он, направляясь к дому Мурашева. Скорей на сходку стариков собрать, унять беззаконников! Уж эти хохлы!..
Петр Андреевич подошел под благословение. Он только что вернулся от Дубняков, но совершенно трезв. Завтра собирается в город ехать — товар весь вышел. Лавку Мурашев еще не открыл, но все знают, что у него всегда можно купить что потребуется.
— Садись,
Отец Гурьян с негодованием рассказал про виденное на улице. Мурашев, ласково улыбаясь, начал успокаивать:
— Зря, зря душу гневом мутишь, отче! А вспомни изречение святого Владимира, князя Киевского: «Руси пити — веселию быти».
Отец Гурьян растерянно посмотрел на него. «Неужто верно? — И тут же вспомнил: — Верно есть такие слова».
— А как же про Иродиаду? — недоуменно спросил он.
Еще слаще улыбаясь, Мурашев заворковал, втолковывая ему свою мысль:
— Запамятовал ты, видно, отец Гурьян! Иродиады пляска проклята за то, что она голову крестителя выплясывала, сиречь против Христа шла, а молодицы веселятся, что закон божественный исполнен, в брак святый люди вступили. Разве это схоже?
Отец Гурьян, задумавшись, долго сидел молча. Он не совсем убежден, но не может найти подходящего возражения в известных ему текстах.
Марфа Ниловна, бесшумно двигаясь, накрывала на стол — ставила закуски, бутылки с водкой. Мурашев, наблюдая за гостем, думал:
«Я хочу для торговлишки водчонки привезти, а ты за пляску на собрании решил стыдить. Без веселия что за выпивка!»
Он принялся усиленно угощать «батюшку» винцом, наливая ему по чайному стакану. Отец Гурьян быстро хмелел.
Вскоре за столом появились женатые сыновья, снохи.
— А ну, Варя, пройдись-ка веселия ради, а не злобы Иродиадиной для! — весело подмигнув, приказал Петр Андреевич младшей снохе.
Чернобровая Варя, посмеиваясь, вышла плясать под припевки, а отец Гурьян, окончательно охмелевший, бил в ладоши вместе со всеми.
«Попробуй теперь срамить за гульбу!» — ухмыляясь, подумал Мурашев и, притворяясь пьяным, задорно закричал:
Ходи, изба! Ходи, печь!
Хозяину негде лечь…
Сыновья смеялись, Варвара плясала, и только Марфа Ниловна, поджав тонкие губы, осуждающе, неприязненно смотрела на попа, мужа и пляшущую сноху.
Глава четвертая
Уже в семидесятых годах девятнадцатого столетия в Петропавловске можно было встретить политических ссыльных — разночинцев. После девяностых годов сюда стали попадать и рабочие, участники крупных забастовок.
Года за два до начала двадцатого века в депо железной дороги появились два петербургских слесаря — Михаил Антонович Федулов и Алексей Васильевич Шохин.
Алеша Шохин родителей потерял в детстве и был мальчиком лет четырнадцати приведен на Путиловский завод каким-то дальним родственником. Года через три родственник умер, и парень остался один.
Рослый, ловкий, с шапкой льняных кудрей и синими, как летнее безоблачное небо, глазами, к тому же лихой плясун, песенник и гармонист, Алеша был любимцем в цехе. Его охотно тащили с собой в пивную компанейские ребята, и не обрати на него внимание Антоныч, вероятно, со временем из Алексея получился бы бесшабашный забияка и пьяница, каких было много на заводе. В ссылку он попал восемнадцатилетним юношей, вскоре после вступления в революционный кружок, которым руководил Федулов.