Первые шаги
Шрифт:
— Смотри-ка, еще краше стала сваха!
— Да ведь только два года прошло, состариться будто рано, — засмеялась Аксюта. — Таня старше меня на четыре года, а вон как у вас цветет!
Аграфена Митревна довольно улыбнулась. Ее снохе грех жаловаться на жизнь. И работать теперь легче стало: Машутка во всем помогает, хорошая девка растет. Она шутливо погрозила Аксюте пальцем:
— Мотри, не сглазь старшу сестру.
Все рассмеялись. Аксюта повернулась к Маше.
Четырнадцатилетняя Маша уже зацвела девичьей красой. Белая, румяная, с живыми,
— Машенька, какая же ты большая! Оглянуться не успели — невестой стала. Читать-то не разучилась? — подходя к младшей сестре, спросила Аксюта.
— Мы с Машей почти каждый вечер читаем, — откликнулся Андрей.
Маша, краснея, прижалась к сестре и шепнула:
— Я теперь хорошо читаю. И писать научилась маненько.
— Вот за это умница! Тятя обрадуется, когда узнает, — сказала Аксюта.
Все встрепенулись. Татьяна застыла с самоваром в руках, Митревна, резавшая хлеб, как подняла нож, так и стояла не опуская его, Денис Лукич, копавшийся у поставца, обернулся к Аксюте и открыл рот, чтобы спросить что-то, но его опередил Андрей, со стуком вскочивший с лавки.
— Аль что получили от них? Говори, не томи! — вскричал он.
— Письмецо получили. Отправили их в Нарым, через семь лет вернутся домой, — сказала Аксюта и взглядом попросила Андрея: «Не спрашивай больше сейчас».
Андрей понял.
— Вот и радость! Семь лет — не век, увидимся, значит. Приедут тятя и Кирюша — много новостей найдут в селе. Сейчас и то есть, и неплохие, — сказал он.
Маша, ткнувшись в плечо сестры, вдруг громко зарыдала.
— Что ты, что ты, Машенька? — сразу заговорили все.
— Приедет тятенька, а мамушки уж давно нету, — прошептала девушка.
Все помрачнели.
— Ничего, Маша, не сделаешь. А только плакать-то отец не велел, вспомни! — строго произнес Андрей.
— Не надо, Машенька, плакать, — шептала Аксюта сестренке.
Постепенно та успокоилась.
— А нам он пришлет письмо?
— Доедут до места — напишут. Ты сама ему ответишь.
Когда хозяева и гости сидели за столом, Денис Лукич, усмехаясь и разглаживая бороду, сообщил:
— Хуторян-то, сваха, у нас больше нет.
— А куда ж они делись? — удивилась Аксюта.
— Пожары да разные беды замучили, — посмеиваясь, ответил Андрей. — Прошлый год у Павла Коробченко киргизцы всех коней угнали и как в воду канули — сколько ни искал, и следа не нашел. Дубняки и Кондрат опять погорели, только на этот раз, не в одно время, а порознь… — Он смолк, поглядывая на всех с лукавой усмешкой.
— Ну, и где они теперь? — поторопила его Аксюта.
— Коробченки в обчество вернулись. Часть свою в мельнице Демьяну продали да четырех лошадей купили. Боле двух батраков уже не держат, — сказал Денис Лукич.
— А Дубняки и Юрченко совсем уехали из села. Где-то на новом месте хутора получили.
— У нас теперь новы богачи распыхались — Нехотины да Герасимовы. Егор — помнишь, Аксюта, тебя сватал? — к Демьяну в компаньоны на мельницу просился, да тот отказал, — сказала Татьяна.
— Демьян живет богато, а народ на него не обижается. Яшка отходил, в твоей, Аксютка, избе живет, как хозяин лошадь и корову дал, да изба за так пошла. Первую весну вспахали ему, а уж свадьбу какую сделали! — вставила Аграфена Митревна.
Григорий внимательно слушал, не вступая в разговор. «Пожалуй, этот добрый богач, сам того не желая, может препятствием в революционной работе стать», — размышлял он. Аксюта задумчиво мяла в руках кусочек хлеба, слушая рассказ. Ей тоже не очень нравились похвалы Демьяну Мурашеву, хотя и получалось так, что слово, данное отцу, он выполнял.
…На следующий день родионовские подпольщики собрались вечером в избе у Дедовых. Надежда еще засветло ушла к Матрене Фоминой, забрав с собой младших ребят, а старшие убежали на посиделки, — мешать было некому.
Аксюта пришла вместе с Андреем и Григорием. Назойливых соглядатаев сейчас в селе не было, очень сторожиться не приходилось.
К изумлению Аксюты, среди мужиков сидели Акулина Лаптева и Лизавета Кошкина, хотя самого Парамона не было. Андрей заметил ее недоуменный взгляд.
— Ты, Аксютушка, не удивляйся. Акуля да Лизавета — наши лучшие помощницы. Они с бабами толковать умеют и мужикам половчей нас листовочку подсунут. Ну, а насчет тайности — будь спокойна: наши товарищи не подведут, — сказал он значительно.
Аксюта смутилась. Что ж это она удивляется? Сама ведь женщина. За два года мужики здесь поработали, видно, больше, чем она в городе, вырастили помощниц. Поздоровавшись со всеми, Аксюта сказала:
— Помните, при тятеньке приезжал товарищ, с вами в овине беседу вел? Так вот, теперь он вместо себя прислал его, — и указала на Григория.
Матвей придирчиво оглядел Потапова с ног до головы и, видно, остался доволен, широко улыбнулся слесарю. Другие тоже незаметно наблюдали за Григорием.
— Здравствуйте, товарищи, — весело сказал Григорий. — Я думаю, пусть нам Аксинья Федоровна расскажет о Палыче и о муже, а потом мы обо всем поговорим, познакомимся, — присаживаясь на лавку рядом с Андреем, предложил он.
Услышав о Карпове, все кинулись к Аксюте.
— Ой, да неужто от них известие есть? — крикнул Матвей Фомин, щеки его покрылись темным румянцем.
— Есть, дядя Матвей! Пока прислали по секрету, а потом, как догонят до места, письмо, поди, и вам пришлют, — ответила Аксюта, тоже краснея. Радость Матвея глубоко взволновала ее. «Помнят крепко тятю с Кирюшей», — подумала.