Первые
Шрифт:
— Давай сюда малыша, — соседка забирает ребенка.
Женщина идет к трибуне.
— Попы тоже тунеядцы, — говорит она. — Они только голову морочат своими сказками. Надо церкви превратить в мастерские, и пусть буржуа и попы работают вместе со всеми.
— Верно! Долой попов!
Анна Жаклар тоже хочет поделиться своими мыслями.
— Гражданки француженки! Я русская. Но то, что здесь произошло, в Париже, касается не только французов. Коммуна дорога и русским, и полякам, и другим народам. Она — первая искра пожара,
Анюта говорит горячо и страстно.
Гром рукоплесканий раздается в ответ.
— Виват русской!
— Да здравствует Коммуна во всем мире!
Собрание кончилось около полуночи. Был избран Комитет бдительности, куда вошла и Жаклар.
По узким кривым улицам Анна спешит домой. Жаклары живут теперь на Монмартре. Уже во многих домах темно, но на центральной площади и в кафе еще полно народа.
Виктор только что пришел. Анна приготавливает ужин, рассказывает о женском собрании.
Утром к Анюте зашла Андре Лео Совет Коммуны поручил им издание новой газеты.
Анна ведет подругу в типографию, где она работала.
Ворота закрыты. Видно, хозяин, как большинство владельцев, сбежал с правительством в Версаль. Они находят сторожа, дядюшку Жана. Идут по опустевшим помещениям. Всюду пыль и грязь, валяются обрывки газет.
Анна хозяйским взглядом осматривает все, подходит к наборным столам, выдвигает ящики. Нигде нет шрифта. И многое оборудование вывезено или поломано.
— Придется все налаживать заново, — говорит она.
— Ничего, сообща все сделаем. Теперь мы хозяева, — отвечает Андре Лео.
31 марта мальчишки на улицах уже продавали газету. Газета «La Sosiale» выходила ежедневно вечером. В ней печатались серьезные статьи по социальным вопросам и освещались дела Коммуны.
А дел было много.
Рабочий Тейс стал во главе почтового ведомства. Переплетчик Варлен управлял финансами. Бедняки из чердаков и подвалов переселились в богатые особняки бежавших буржуа. Им возвращены заложенные в ломбардах вещи. Церковь отделена от государства. Преобразуется школа.
— Наша школа должна воспитывать свободного, гармонично развитого человека, — говорит член Коммуны, писатель Жюль Валлес. — Школу нужно освободить от влияния церкви. И уничтожить в ней дух преклонения перед богатством. Обучение будет всеобщим и бесплатным.
Анна Жаклар участвует в комиссии по созданию новой школы.
Окруженная детьми, Анюта входит в здание женского монастыря. Здесь еще недавно жили монахини. Запах ладана и каких-то трав ударяет в нос. По углам статуи святых, на стенах картины с ангелами.
Дети несмело
Анюта широко распахивает окна. Свежий ветер врывается в комнату, треплет занавески, шелестит листами брошенных молитвенников.
— Не бойтесь, — говорит Анюта. — Снимайте вот эту картину — здесь мы повесим географическую карту. Эти статуи несите в чулан. Девочки, бегите домой за тряпками и ведрами. Будем все мыть, скрести. А ты, Жак, достань краску. Мы замажем у входа молитвы и напишем крупно: «Школа».
Анна рассказывает детям, что они будут проходить, как заниматься. А сама думает о том, что ей еще сегодня нужно составить списки женщин, желающих получить работу, и подготовиться к выступлению в клубе.
Как все, Анна работает столько, сколько возможно и сколько невозможно. Как все, она хочет скорее построить светлое здание нового государства.
ГЛАВА XXXII
— Соня, — говорит Вейерштрасс, возвращая Ковалевской тетрадку, мелко исписанную выводами и формулами. — Ты сказала в науке новое слово. Эта теорема, которую ты доказала, войдет в математику под твоим именем. Она даст ключ к решению многих задач.
Вейерштрасс серьезен, даже торжествен.
— Еще одна такая работа — и ты можешь получить звание доктора, — говорит он.
Софья смотрит на своего дорогого учителя, которому она стольким обязана, с которым ее связывает теплое взаимопонимание и трогательная дружба. Она взволнована.
— Как я хотела бы получить звание доктора. И не только потому, что это мне лестно. А еще затем, чтобы доказать, что женщины способны не хуже мужчин заниматься наукой.
— Ну, положим. Ты — это ты. Талант. Исключение, — говорит Вейерштрасс.
Софья вспыхивает.
— Почему я — исключение? А Юлия? А Жанна? А Суслова? И вы не верите… Даже лучшие из людей…
— Ну ладно, не сердись. Постараюсь больше не задевать твою женскую гордость. А то ты тогда похожа на кошку, распушившую хвост. Вот-вот вцепится когтями. У тебя ведь и глаза желто-зеленые, как у кошки, — смеется Вейерштрасс. И тотчас же становится серьезным: — Тебе нужно браться за решение новой проблемы.
— Я сейчас не могу, — грустно говорит Софья. — Я очень тревожусь — что с Анютой. От нее нет никаких известий.
С тех пор как Анюта уехала в Париж, писем не было. Об этом уж позаботился Тьер — блокировать революционный город. Чтобы ни одна весточка не просочилась за его стены — иначе вспыхнут восстания солидарности в других городах страны. Тысячи полицейских комиссаров рыскали в окрестностях Парижа. То тут, то там пылали костры из революционных газет, которые люди все же как-то ухитрялись вывозить из города.
Софья не могла заниматься, не могла спать. Она садилась за письменный стол, брала свои тетради. Но они так и оставались неоткрытыми.