Первые
Шрифт:
Можно было вбежать в ближайший двор. Но это вызовет подозрения. Жаклар смело пошел навстречу патрулю.
Офицер чуть задержался, пристально оглядел Жаклара и прошел мимо. Жаклар спокойно продолжал идти.
В это время из ворот дома вышел священник монмартрской церкви св. Петра. О, он хорошо знал бунтовщиков, которые в его церкви устроили красный клуб! Даже сбритая борода и штатский костюм не обманули его. Подобрав сутану, священник подбежал к патрулю.
— Ловите его! Это бунтовщик!
Жаклар уже скользнул
По какой-то лестнице он бежал все выше и выше. Он слышал за собой тяжелый топот кованых сапог, свистки и голос офицера:
— Не стрелять! Взять живым!
Жаклар вбежал на чердак. Здесь стоял ящик с песком. Он успел припереть им дверь. Потом вылез в чердачное окно на крышу и притаился у стенки. Внизу — он видел — со всех сторон бежали солдаты. Жаклар вытащил из кармана маленький пистолет, с которым он никогда не расставался.
«Все пули во врагов, последнюю — себе», — подумал он.
Дверь затрещала под напором версальцев. На чердак ворвалось сразу несколько человек.
Жаклар выстрелил. Один из солдат упал. Жаклар выстрелил еще раз. И вдруг он услышал сзади себя шаги.
«Вылезли из другого окна», — мелькнула мысль.
Он не успел обернуться, как сильный удар по голове свалил его с ног. Жаклар потерял сознание.
ГЛАВА XXXV
Ночь. Тускло светят фонари. Прижимаясь к стенам домов, по одной из парижских улиц пробирается закутанная женская фигура. Откуда-то из-за угла послышался стук копыт. Женщина остановилась, прислушалась. Это, наверно, версальский патруль. Надо бы где-то спрятаться.
Женщина добегает до ворот — закрыты, другие — тоже. Куда деваться? На миг ею овладевает безразличие. Не все ли равно? С тех пор, как Виктор взят, она не хочет жить. Пусть ее заберут. Она будет вместе с ним!
Но в следующее мгновение воля к жизни берет верх. Так не должны поступать коммунарки! Жить и бороться, а не складывать оружие!
Женщина оглядывается вокруг и вдруг замечает две статуи у подъезда. Если сзади прижаться к одной из них, может быть, не заметят…
Цокот подков громче. Показались три всадника. Они зорко оглядывают опустевшие улицы. Вот они поравнялись с подъездом, где статуи, и топот копыт все дальше, дальше…
Женщина выходит из-за своего прикрытия и снова идет куда-то в ночь.
Возле небольшого трехэтажного домика она останавливается. В окне второго этажа чуть мерцает огонек свечи. Это условный знак. Видимо, все спокойно. Женщина поднимается по лестнице и тихонько стучит три раза в дверь. Почти сейчас же ей отворяют. Софа, сестренка, бросается ей навстречу.
Анюта устало опускается на стул. Теперь, при свете, заметно, как она похудела. И без того большие глаза ее запали и стали совсем огромными. На лбу между бровей пролегла глубокая складка.
— Виктор
Здесь уже знают об этом. Прочли в газете.
— Анюта, тебе надо бежать, пока тебя тоже не схватили, — говорит Владимир Ковалевский. — Точно известно, что Лизе Томановской и Франкелю удалось перейти границу.
— Уезжай, Анюточка, — припав к сестре, говорит Софа. — Все равно ты ничем здесь не поможешь. А мы постараемся спасти Виктора…
Тюремный двор обнесен высокой стеной. Время от времени широко открываются чугунные ворота и под конвоем вводят арестованных. Здесь мужчины, женщины, дети. Уже не хватает мест в камерах. Заключенных помещают прямо тут, во дворе, под открытым небом.
Раз в день им дают тарелку похлебки и кусок черного хлеба. Мучит жажда.
— Пить… — стонет белый как лунь старик, облизывая пересохшие губы.
— Пить захотел, коммунарская рожа? — отзывается полицейский. — Вон иди пей из лужи.
Несколько человек бросаются к луже в конце двора. И вдруг они видят, что это не вода, а кровь. Здесь, у стены, были расстреляны их товарищи.
Полицейский хохочет.
— Что, напились, бунтарское отродье? Или нехорошо питье оказалось? Построиться! Бегом марш! — командует он.
Заключенные бегут по двору круг, другой, третий…
— Быстрее! Быстрее! — кричит полицейский.
Люди в изнеможении хватают ртом воздух. Напрягают последние силы.
И вдруг:
— Ложись! Бегом! Ложись! Бегом!
Тех, кто отстает или не может подняться, полицейский тут же на месте пристреливает.
Наконец раздается команда:
— Отставить! Ферре, Жаклар, Груссе, — вызывает тюремщик видных деятелей Коммуны. — К парашке! Чистить нужники! Остальным убирать двор.
— Ты что на меня так смотришь, поганая образина! — обращается вдруг тюремщик к Жаклару. За этим следует удар прикладом. — Ты у меня еще попляшешь! — Второй удар, третий.
Жаклар стискивает зубы. Спокойно! Надо суметь все перенести.
На другой день несколько человек вызывают на допрос.
Жаклар идет между двух солдат. Он знает — сейчас должно начаться самое страшное. На допросе будут пытать. Выдержать, все выдержать! Есть предел мучений — смерть. Смерти он не боялся на баррикадах, не побоится и сейчас…
Жаклара вводят в большую комнату. За столом сидит полицейский чиновник. Начинаются формальности. Как фамилия, имя, сколько лет?
— Вы должны сказать, где находятся ваши друзья, и мы оставим вам жизнь, — говорит полицейский.
— Я не знаю.
— Нам известно, что последние дни вы были вместе с Верморелем. Где он сейчас?
— Я уже сказал вам, что не знаю. Больше я на такие вопросы отвечать не буду.
— Но, может быть, вы знаете, где Франкель или Врублевский?
Жаклар молчит.