Первый день
Шрифт:
Мы отправили материалы членам комиссии Фонда Уолша. Когда я заклеил конверт, Уолтер буквально вырвал его у меня из рук, уверяя, что с удовольствием сам отнесет его fia почту. Наверное, испугался, что я в последнюю минуту передумаю.
Если нас допустят к конкурсу — мы ждали ответа каждый день, — наш «устный экзамен» состоится через месяц. Уолтер не отходил от окна с той минуты, как опустил наше послание в почтовый ящик напротив входа в Академию.
— Не станете же вы устраивать слежку за почтальоном?
— Почему бы нет? — ответил он раздраженно.
— Напоминаю
— Вам? Стресс?! Хотел бы я на это посмотреть!
Жребий был брошен, и мы с Уолтером теперь реже проводили вечера вместе. Наша жизнь все больше входила в привычную колею, и, должен признать, мне порой не хватало его компании. Я проводил вторую половину дня в Академии, занимаясь кое-какой работой и ожидая начала нового учебного года, когда мне дадут группу студентов. Однажды в конце скучного дождливого дня я утащил Уолтера во французский квартал. Я искал книгу одного из моих знаменитых французских собратьев, прославленного Жан-Пьера Люмине, а это издание имелось лишь в уютном книжном магазине на Бьют-стрит.
Когда мы вышли из французской книжной лавки, Уолтер стал настойчиво упрашивать меня пойти с ним в пивной ресторан, где, по его словам, подавали лучшие в Лондоне устрицы. Я не особо сопротивлялся, и вскоре мы уже сидели за столиком недалеко от двух весьма привлекательных молодых женщин. Уолтер, в отличие от меня, не обращал на них никакого внимания.
— Какой вы пошляк, Эдриен!
— Я не понял.
— Думаете, я не вижу, как вы себя ведете? Вы так хорошо скрываете свои намерения, что персонал уже, наверное, заключает пари.
— Какое еще пари?
— Есть ли у вас шанс подъехать к этим девушкам или вас сразу отошьют, с вашей-то бестактностью.
— Я не собирался делать то, о чем вы говорите, Уолтер.
— Вы еще и лицемер! А вы когда-нибудь любили по-настоящему?
— Это очень личный вопрос.
— Я же вам доверил свою тайну, теперь ваша очередь.
Дружбы не бывает без доказательств доверия, и одно из них — откровенность. Я рас- сказал Уолтеру, что однажды влюбился в девушку и ухаживал за ней целое лето. Это случилось со мной, когда я только что закончил учебу.
— А из-за чего вы расстались?
— Из-за нее.
— Почему?
— Уолтер, что вы так этим интересуетесь?
— Хочу получше вас узнать. Согласитесь, между нами постепенно завязываются дружеские отношения, значит, мне надо знать о вас определенные вещи. Не станем же мы без конца говорить об астрофизике или, что еще хуже, о погоде. Вы же сами просили, чтобы я не был до такой степени англичанином, разве не так?
— Что вы хотите узнать?
— Для начала хотя бы ее имя.
— А еще?
— Почему она вас бросила?
— Полагаю, мы были слишком молоды.
— Ерунда! Мне следовало заключить пари на то, что вы отделаетесь красивой фразой.
— Вы-то что об этом знаете. Вас же там не было!
— Я бы хотел, чтобы вы честно рассказали о причинах разрыва с…
— Этой девушкой.
— Красивое
— Красивая девушка!
— Ну так что?
— Что — что, Уолтер? — спросил я, уже не скрывая своего раздражения.
— Всё! Как вы встретились, как вы расстались и что было между этими двумя событиями?
— Ее отец был англичанин, мать — француженка. Она всегда жила в Париже, ее родители поселились там еще до появления на свет ее старшей сестры. Потом развелись, и он дернулся в Англию. Она приехала повидаться с ним, воспользовавшись программой межуниверситетского обмена, и проучилась один р триместр в Королевской академии в Лондоне. А я служил там воспитателем: я тогда писал диссертацию и, чтобы сводить концы с концами, приходилось подрабатывать.
— Да, воспитатель, который пытается закадрить студентку… Мне не с чем вас поздравить.
— Не буду вам больше ничего рассказывать!
— Я просто пошутил, очень милая история, я вас внимательно слушаю.
— Впервые мы встретились в большой аудитории, где она сдавала экзамен вместе с сотней других студентов. Она сидела у самого прохода, по которому я бродил, следя за порядком, и вдруг увидел, как она развернула шпаргалку.
— Так она жульничала!
— Не знаю, ведь мне так и не удалось прочитать, что было написано на этом клочке бумаги.
— Вы его не конфисковали?
— Не успел!
— Как это?
— Заметив, что я ее засек, она посмотрела мне прямо в глаза, неторопливо сунула листок в рот, разжевала и проглотила.
— Я вам не верю!
— И напрасно. Не знаю, что на меня нашло, мне ведь следовало отобрать у нее работу и выгнать ее из аудитории, но на меня напал безумный смех, и, вместо того чтобы выставить ее, я сам вынужден был удалиться. Здорово, да?
— А потом?
— Потом, когда она сталкивалась со мной в библиотеке или в коридоре, она окидывала меня насмешливым взглядом и ухмылялась. В один прекрасный день я не выдержал, схватил ее за руку и потащил в сторону, подальше от ее друзей.
— Не хотите же вы сказать, что стали требовать платы за ваше молчание?
— За кого вы меня принимаете? Торговаться стала она!
— То есть?
— Я ее спросил, почему она себя так ведет, а она мне сказала буквально следующее: если я не приглашу ее на обед, то никогда не узнаю, почему при виде меня она смеется. И я пригласил ее на обед.
— И что было дальше?
— После обеда мы долго гуляли, а потом она взяла и ушла. И пропала. Прошла неделя, и однажды, работая в библиотеке над диссертацией, я краем глаза увидел девушку, она уселась напротив меня, но я не обратил на нее внимания. Через некоторое время она принялась громко шуршать и чавкать, так что я уже не мог сосредоточиться. Я поднял голову, собираясь попросить эту особу производить поменьше шума своей жвачкой, и увидел ее: она дожевывала уже третий лист бумаги и собиралась его проглотить. Я сказал ей, что удивлен, потому что никак не ожидал снова с ней встретиться. А она спросила, понимаю ли я, что она пришла сюда из-за меня. Если нет, то ей лучше уйти, и теперь уже навсегда.