Первый генералиссимус России
Шрифт:
— Как же, найдешь ее там! — не стерпел кто-то из казаков. — Черта лысого скорее найти можно…
Видно знал казачок, о чем баял. Но на него тут же зашикали:
— Да тише ты, супостат. Охолонь и прикуси язычок, не мешай слушать.
— Долго не было ни слуху, ни духу о Кочегуре, — оставил без внимания рассказчик казачьи реплики. — Словно сгинул молодец. Но вот однажды к вечеру начался переполох в усадьбе старого пана Ляха. Сбежались люди, спрашивают, что случилось. Старый пан Стефан плачет да трясется, не может ответить. Панский же кучер, кажется, Остапом звали, пояснил тогда, что утопился сын пана. Тот самый, что девицу сгубил.
Только
Сказав это, дьячок закашлялся. И чтобы промочить горло да прогнать кашель, полез за пазуху, где у него хранилась небольшая деревянная сулейка с настоем из трав. По крайней мере, он так называл зелье в сулейке. Испив малость, продолжил:
— С той поры и пошли ходить по округе разговоры о разбоях. То купца какого ограбят, то служивого… Из тех, кто познатней да побогаче. «Без рук Кочегура тут не обошлось, его рук дело», — зашептались в народе. А некоторые даже божились, что собственными глазами Кочегура-разбойника видели. Да не одного, а с сотоварищами. Видели, не видели — кто теперь сие подтвердит?.. Суть в том, что начал Кочегур счеты сводить с обидчиками своими. Или с теми, кого он считал за обидчиков…
— А власти? Власти-то что делали?.. — вновь не утерпел кто-то из слушателей. — Неужели молча сносили сие безобразие и воровство?..
— Нет, не сносили, — отвечая, стал сказывать далее Пахомий. — Власти стражу да приставов понагнали в эти края. Только Кочегур со своими молодцами в лесной чаще скрывался. А тропок тайных, по которым хаживали разбойнички, никто кроме них не знал, не ведал. Да и боялись приставы со стражниками в бор идти, у дорог больших караулили. Только разве у дорог укараулишь?..
Костер горел, сучки, поедаемые пламенем, потрескивали, искорки красным роем поднимались вверх, к звездам и выплывшей луне. Тишина сгустилась, даже ветер затих, прикорнув в Бояновом урочище. Хорошо в такую ночь сказы слушать. Чудо чудное!
— …Прошло много лет. Постарел Кочегур. Стал жаден до богатств. И если раньше он отобранное у купцов и царских слуг серебро и злато бедным крестьянам раздавал, то теперь только о себе думал. Даже с друзьями-товарищами делиться не желал. Все копил, копил, копил… Только, ребятушки, — вздохнул дьячок глубоко, — где злато, там и зло. Давно известно.
— Мне бы побольше такого зла-злата, — хихикнул какой-то казачок, — я бы зажил богато.
— Не в злате, голуба моя, счастье, не в богатстве, — оставив сказ, одернул перебившего дьячок. — Видит Бог, не в злате…
— А в чем же, отче Пахомий? — пробасил кто-то, невидимый в темноте, но явно посолидней первого желторотика.
Все притихли, ожидая ответа дьячка на каверзный, заковыристый вопрос. Интересно было, как тот вывернется.
— Не знаю, — честно признался Пахомий. — Одни говорят, что счастье — это, когда жена добрая, когда детишек куча, когда в доме лад и достаток, когда товарищи надежные. Другие — что счастье — это добродетель. Делай людям добро — и будешь счастлив.
— А не делай добра — не получишь и зла, — не согласился с дьячком все тот же обладатель баса.
— И это верно, — не стал спорить Пахомий. — Ибо, по мнению третьих, счастье — это сон наяву. Впрочем, в любом случае, как мне думается, счастье дороже богатства… Однако ребятушки, мы уклонились от сути бывальщины. Досказывать или все же на боковую да и всхрапнуть малость?
— Ну, уж нет, — зароптали «ребятушки» дружно. — Досказывай дьяче Пахомий. А то до утра не уснем, думая про то, что дальше было.
— А дальше было то, что и должно было быть, — не стал упрямиться и продолжил сказ дьячок. — Стали разбойнички подумывать, как атамановым богатством овладеть. Думали-думали и порешили убить его.
Только Кочегур тоже не дурак был. Заприметил он этот настрой в своей лихой дружинушке. И однажды собрал всех да и говорит им: «Стар я, ребятушки. Чую, смертушка моя не за горами, а рядышком хаживает, косой острой позвенькивает. Потому, друзья-разбойнички, просьба моя к вам такая: ископайте каждый по три кургана высоких, по три колодца глубоких. У кого больше курган будет, тому и злато-серебро все достанется. А я же взберусь на курган тот да и помру тихонечко, с молитовкой, чтобы Господь меня простил, грехи мои отпустил. Вы же меня тогда закопайте и крест дубовый на могиле поставьте».
Сказал да и заперся в своей землянушке. А глупые сотоварищи его разом подхватилися, за заступы ухватилися — и ну рыть-копать в лесу том колодцы глубокие, курганы высокие.
Много холмов наделали разбойнички. Уставшими в стан возвернулися, в землянку к Кочегуру-атаману постучалися. Но нет им ответа. Заглянули — а Кочегура и след простыл.
Пока разбойнички холмы возводили, Кочегур тайно от них в одном из холмов закопал свои сокровища, — пояснил на всякий случай Пахомий сказанное. — Да и направил стопы к Волынско-Никольской пустыни под городом Рыльском. Подальше от этих мест, где его могли бы опознать да сдать властям.
Загалдели разбойнички, заругалися страшно, поклялися найти Кочегура и убить за обман-издевательство…
— Только ищи-свищи ветра в поле… — вставил кто-то нетерпеливый.
— Тише ты, аспид, — тут же цыкнули на него. — Дай человеку досказать.
— Но чем далее уходил Кочегур от стана и клада своего, — никак не отреагировал рассказчик на слова слушателей, спеша завершить бывальщину, — тем сильнее ему хотелось назад воротиться, клад выкопать да с собой забрать. Знать, звало, звало чертово золото атамана-то, не хотело отпускать. И не выдержал однажды Кочегур, повернул с полдороги назад. Когда пришел, то увидел, как в одном из холмов его товарищи ищут закопанный им клад. Посинел Кочегур от гнева, задрожал от ярости: как же, на добро его посягают! Но крика не поднял — хитрым был. Подкрался тихонечко с пистолями к сотоварищам и пострелял их в спины. Всех убил, никто не спасся. Взял тогда заступ Кочегур и ну холм этот раскапывать, золото свое искать. Но сколько ни копал — нет золота. «Наверное, в другом курганчике, — решил, — и давай соседний курган раскапывать. Но и тут не нашел.
За какой бы курган, — вздохнул грустно дьячок, — ни принимался Кочегур, но найти злата своего не мог. То ли забыл, где прятал клад, то ли нечистый стал шутки с ним шутить… Кто теперь знает…
— Да, нечистый любит над христианами надсмехаться. Хлебом не корми, дай покуражиться, — вставил один из казачков, позевывая. — Ни в ночь будь помянут…
— Тише ты! — шикнули на него. — К чему лукавого вспоминать…
— Вот нашел Кочегур наибольший курган с яминой глубокой, стал копать да оступился, выронил заступ — и в яму ту. Попытался выбраться, да куда там, только ногти обломал. Так и сгинул в яме. А теперь, ребятушки, поди, и яма та осыпалась да дурман-травой заросла… — закончил бывальщину дьячок.