Первый генералиссимус России
Шрифт:
Все были уставшие, измученные, потому — месту рады, отдыху. А тут на тебе — стройся! Но, возмущаясь, тихо чертыхаясь, разобрались по десяткам, построились. Уцелевшие сотские сочли, доложили Щеглову и Анненкову. Те, в свою очередь, Шеину.
Выяснилось, что потерь, более тех, о которых уже доложил Фрол Акимов, не случилось. Если и имелись, то совсем незначительные, один-два человека. Были еще легко раненые, но они оставались в строю. Зато добыча увеличилась. Особенно лошадками. Табун в три десятка коней пригнали с собой служивые. Не бросили они и оружие,
Победа была внушительной. Удача и богатые трофеи радовали. Даже собственные потери не могли затмить радость этой победы. Особенно у воеводы. Ибо в бою, как в бою — без потерь не бывает.
— Теперь выставить караулы, стреножить лошадей, своих и чужих, и отдыхать — распорядился Шеин. — Раненых — к дьячку. Он пользует.
— А с ествой как? — вытер кулаком покрасневшие и слезившиеся после долгой скачки и встречных ветров глаза Щеглов. — На пустое брюхо что ли?
— Почему на пустое? — хмыкнул довольно воевода. — Стрельцы по моему указанию побеспокоились, кашу сварили. Если не гребуют твои казачки рядом с трупами трапезничать, пусть трапезничают.
— Мои-то не погребуют, — хохотнул Щеглов. — А вот дворяне да дети боярские могут… Благородными себя мнят.
Голод — не тетка, и дворяне слопают кашу за милую душу. И дети боярские. Да так, что и казачкам за ними не угнаться, — не остался в долгу Никита Анненков.
Утром, едва заалела зорька, команды стрельцов, казаков и жилецкой челяди, вооружившись найденными в острожке заступами, ножами, саблями — всем, чем можно было копать землю, рыли могилы для павших в бою сотоварищей. Потом, после молебна, учиненного дьячком Пахомием, погребали. Погребали без кафтанов и сапог — вещи были нужны в семьях. Их складывали в переметные сумы погибших, чтобы по возвращении в Курск, передать близким.
— Ничего, — мрачновато шутили живые, совершая обряд погребения, — так, налегке, без кафтанов и сапог, они скорее добегут до врат рая.
— Да и апостолу Петру меньше будет мороки с ними. Увидит, что налегке да босые — врата тут же и отопрет.
И только тех служивых, у которых не было родственников, хоронили при полном одеянии.
— Пусть в полной амуниции пред Божьим судом предстанут, может часть грехов им и скостится. Из-за службы-то нелегкой.
Когда погребение было завершено, по распоряжению воеводы команда, в которую были назначено по десятку от казаков, стрельцов и жильцов, произвела прощальный залп из пищалей.
— Царствие небесное! — сняв головные уборы, троекратно перекрестились служивые. — Пусть земля всем павшим будет пухом.
— А с басурманами что делать? — поинтересовался Анненков.
— Этих пусть вороны да волки погребают, — махнул рукой Щеглов. — Неча на них время терять.
— Не по-людски это, — не согласился с ним Фрол Акимов. — Да и как потом в острожке службу нести? От вони задохнешься.
— Не нам нести — бесшабашно подмигнул Анненкову Щеглов. — А ты что предлагаешь? — уставился
— Да, что предлагаешь? — прищурился и воевода.
— Надо овраг поглубже отыскать, да и стащить их туда. Отсюда подальше. Пусть там с миром покоятся. А если родственники их прибудут, то пусть найдут и заберут.
Воевода, услышав это, недоуменно уперся взглядом в стрельца.
— Это, ежели ногайцы эти были из ближних улусов и кочевий, — поясняя, заметил Анненков. — А если из дальних?..
— Так на нет и суда нет, — развел руками Фрол, поморщившись.
Рана левой руки давала о себе знать.
— А где овраг-то найти? — был недоволен Щеглов. — Что-то я поблизости не видел. Не за десяток же верст отсель трупы таскать…
— Зачем за десяток верст, — неожиданно поддержал Фрола Никита Анненков. — В том лесочке, где мы в засаде стояли, овражек, кажись, есть…
— Так «есть», или «кажись»?.. — ухмыльнулся Шеглов.
— Есть, — теперь твердо заверил собравшихся Никита Силыч.
— Гадать не будем, — прекратил препирательства Шеин. — Пошли людей и проверь, — приказал он Анненкову. — И если овраг на самом деле имеется, то всех служивых бросить на уборку поля от такого «урожая».
Овражек действительно отыскался, и курские служивые с руганью и неудовольствием начали стаскивать вражеские трупы. Тащили туда и убитых в бою лошадей.
Пока простые служивые очищали степь у острожка, начальные вместе с воеводой решали, что делать далее.
— Острожек так не бросишь, — прохаживаясь по вершине земляного вала и изредка бросая взгляд в степь, где шла «уборка урожая», говорил Шеин, — значит, необходимо оставить тут служивых. Хотя бы на время, пока из Белгорода смену не пришлют. Кого?
— А стрельцов, — поспешил с ответом Щеглов, отводя такое «счастье» от своих казаков.
— Стрельцы к этому делу не пригодны, — осадил его воевода.
— Тогда жильцов.
— А, может, казаков?.. — как-то неуверенно молвил Анненков. — Они к такому делу привычней…
Шеин посмотрел на одного, на другого.
— Придется, Никита Силыч, все-таки твоих жильцов, — принял он решение. — Казачки же понадобятся для иного.
— Для чего? — тут же спросил Щеглов.
— А для извещения воеводы Белгородского полка, — стал перечислять Алексей Семенович, — для извещения воеводы Шереметева, для сбора по ближним городкам, Усерду и Ольшанскому, дрог для раненых. Ведь раненных нам надо как-то до Курска отправить? И сопроводить, и погрести, ежели кто из них по дороге помрет.
— Надо, — согласились все.
— Вот на казаков это и возложим. На одну сотню, — уточнил Шеин. — Вторая пойдет далее.
— А кого за старшего с сотней этой оставим? — задал совсем не праздный вопрос Щеглов.
— Тебя и оставим, Федор Савич, — с едва заметной улыбкой заметил воевода. — А в помощь тебе — дьячка Пахомия. Пусть сопровождает и утешает страждущих. У него это получается.
— А, может… — начал было Щеглов.
— Никаких «может»! — отрезал Шеин гневливо и властно. — Никаких «может»…