Первый инженер императора – I
Шрифт:
Бессмысленно сейчас негодовать на покойного императора за его решения. С тем же успехом можно выйти и бороться с ветряными мельницами, если заняться больше нечем, а у меня планов было невпроворот.
— Да нет, — возразил монарх, убирая клинок в ножны и возвращаясь к столу. Куда он подевал меч, который так лихо выхватил, я и не заметил. — Просто в один момент им надоело молчать, и они воспротивились Указу. За что и были сосланы, — он демонстративно постучал пальцем по виску. — Есть время, когда надо молчать, и есть время, когда нужно говорить. Старший Поклонский перепутал час молчания. Но бог с ним и с его
Поднявшись с колен, не дожидаясь разрешения, я опустился на стул. Я не стал возражать монарху, что совершенно не согласен с тем, что есть время для молчания. Если что-то не устраивает, то лучше говорить об этом. Это не призыв к бунту или революции, нет. Это говорит об умении вести диалог — важнейшем человеческом навыке.
Но тут же мелькнула и другая мысль: монарх — политик. Его главная задача всегда говорить, когда это нужно и слушать, когда говорят другие. Об искусстве политических интриг я ничего не знал. Поэтому, возможно, что в его случае иногда молчание действительно было золотом.
— Завтра утром я проведу церемонию твоего титулования и передам людей в твое подчинение. С этого дня, Александр Иванович Кулибин, ты — первый и главный инженер государства.
Тени от люстры за спиной царя причудливо плясали по стенам. За окном уже отчётливо виднелась бледная луна, тянущаяся к своему зениту. Лицо монарха выражало усталость, а слипающиеся веки и красные белки глаз подсказывали, что он вот-вот потеряет сознание — только успей подложить ему подушку.
— Ваше Величество, — спокойно обратился я. — Если у вас нет ко мне больше вопросов…
Он распахнул глаза, явно отгоняя накатившую сонливость и провел рукой по лицу.
— Да, час уже поздний, — произнес он. — Я отдам приказ, чтобы тебя проводили домой.
От одной только мысли, что меня снова будет сопровождать этот назойливый паж-гонец, меня пробрала дрожь. Клянусь богом или другой высшей силой, устроившей весь этот кавардак в мире, если я проведу с ним еще хоть одну минуту — я его прикончу.
— Не стоит, Алексей Петрович, — вежливо отказался я, поднимаясь со своего места. — Тут недалеко. Пусть ночь темна и полна ужасов, но я справлюсь, — я одарил монарха теплой улыбкой, убеждая, что ничего страшного не случится. — Да и в конце концов, разве не царский патруль каждую ночь ходит по улицам и кричит: «Двенадцать часов ночи и всё спокойно!»?
Царь усмехнулся, скрестив руки на груди. Тень веселой ухмылки проскользнула по его лицу.
— Надо будет отдать приказ, чтобы они прекратили это.
— На всё ваша воля, Алексей Петрович, — отозвался я и поклонился. — Доброй ночи.
Развернувшись на пятках, я вышел из помещения и направился к выходу из поместья монарха. Бесшумно ступая по ковру, которым были застелены все полы, вплоть до лестницы в главном холле, я спустился и покинул царский дом.
Ночной город встретил меня прохладным воздухом. Несмотря на разгар лета, я почувствовал, как от свежести по телу побежали мурашки. Я поежился, так как был одет лишь в лёгкую футболку с коротким рукавом.
«Ничего, сейчас по пути согреюсь», — подумал я. Быстрым шагом я направился к своей кузнице.
Где-то вдалеке кричали ночные птицы и тявкали лисы. Жизнь под покровом ночи продолжала идти своим чередом, даже когда все горожане давно заперли ставни
До кузницы я добрался без происшествий, хотя мозг то и дело подбрасывал пугающие образы: то из тёмного переулка на меня нападают бандиты, то какая-нибудь чупакабра, после встречи с которой от меня и мокрого места не останется.
Тело валилось от усталости, но сна не было ни в одном глазу. Я тихо вошел в кузницу, прикрыв дверь, после чего прошел по коридору, переступая скрипучие половицы, чтобы не разбудить Михалыча и прошел в мастерскую — ту часть дома, где я тайком сооружал свою лабораторию. К этому моменту здесь не осталось ни следа моего труда. Все чертежи и расчеты были разорваны или сожжены. Подтверждением служили рукописи, что лежали в корзине у рабочего стола, истлевшие на три четверти.
Даже если бы я очень захотел, я бы не смог их восстановить, а значит, придётся всё переписывать заново. От верстака остались лишь отверстия в столе, которыми я крепил его насквозь металлическими шпильками, чтобы не шатался. Я провел рукой по шершавой поверхности, ощущая пыль и колючую металлическую стружку под пальцами и глубоко вздохнул.
Чувство напрасно потраченного времени глодало изнутри. Словно в напоминание, в черепной коробке возникло неприятное болезненное ощущение. Точно в самой середине серого вещества появился маленький раскалённый шарик. И теперь прожигал голову насквозь, наращивая металлический писк.
Мир перед глазами на секунду поплыл. Я упёрся руками в стол и закрыл веки, делая размеренные вдохи и выдохи, стараясь стабилизировать состояние. Или хотя бы не рухнуть без сознания посреди мастерской.
Сколько длился приступ, я не знаю, но, когда я об этом задумался — звона в ушах уже не было. Я открыл глаза и посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки. Я даже не заметил, как их сжал, оставив ногтями тонкие борозды в деревянной столешнице. Хорошо, хоть не повредил их и не вогнал занозы.
Аккуратно ступая, стараясь не шуметь, я добрался до своей комнаты и упал на кровать. Когда я заходил в мастерскую, спать совсем не хотелось. Но это оказалось обманом. Как только голова коснулась подушки, я тут же провалился в темноту, по ощущениям куда более глубокую, чем во время криосна.
В голове всплыли отрывочные воспоминания, как я приходил в себя в капсуле. Вернее, моё сознание пробуждалось, я часами витал в нигде и размышлял, пока снова не растворялся вместе с темнотой на неопределённое время.
Но сейчас я спал, и сон этот был крепок.
Организм сам проснулся до рассвета. Не скажу, что ощутил прилив бодрости и готовности к новому дню после вчерашних приключений, но, однозначно, готов заявить, что выспался и отдохнул. Значит, нужно собираться.
Михалыча нигде не было, а из кузницы не доносилось ни звона молота, ни треска пламени в горне. На кухонном столе он оставил кусок вчерашнего пирога и стакан с простоквашей, которые я уплел с огромным удовольствием.
Переодевшись в свежее бельё и одежду, я направился к центральной площади, где уже готовилось торжество. Я не ожидал, что монарх настолько буквально имел в виду «проведу церемонию посвящения». Да и мне почему-то думалось, что вчера он всё сказал, что хотел. Наверное, обычаи требовали публичного выступления.