Первый инженер императора – I

Вольт Александр

— А ты у нас, получается, самый умный? — одарил меня вопросом повелитель подземелья, подходя к столу. Он абсолютно расхлябанным образом отодвинул ногой стул и просто рухнул на него, скрестив руки на груди, после чего закинул ноги на край стола. — Садись, погутарим, — сказал он, кивнув головой на стул возле меня.

— Капитан, а…

— А вы можете быть свободны, — обрубил он. — Ты тоже, — обратился он к верзиле.

Я все же присел за стол, наблюдая за происходящим. Двоица в мундирах вышла прочь из полуподвального помещения

темницы, а здоровяк скрылся за колонной и потом исчез с поля зрения.

Может он притаился где-то в полумраке и задремал, а может и ушел куда-то глубже. Насколько тут обширное пространство мне не очень довелось понять, да и не особо-то и хотелось.

— Ну, рассказывай, — сказал он. — Чем жизнь не мила, раз чудачества запрещенные делать решился, — начал он.

— Я бы хотел знать с кем разговариваю, — ответил я спокойно, без хамства и с максимально располагающим тоном. Просто хотелось говорить не с абстрактным мужчиной, который явно имел какой-то вес здесь в душном подвале, а с кем-то более конкретным.

— Свиридонов Олег Евгеньевич, — представился мужчина. — Начальник темницы и ответственный за исполнение приговора.

— То есть палач? — уточнил я.

Олег Евгеньевич усмехнулся, чуть прикрыв глаза. Было видно, что мой вопрос слегка его развеселил.

— Палач — это тот детина, с которым ты хотел тут в кошки-мышки поиграть, — ответил он, не соблюдая ни единой формальности. — Смею заметить, что если бы он ухватил тебя за шею, то, скорее всего, свернул бы, не думая.

— То, что он думать не любит я уже понял.

Олег Евгеньевич снова хмыкнул, а губы тронула тонкая и едкая улыбка.

— Будешь говорить почему закон старый нарушаешь или нет?

— Что конкретно я нарушил? — спросил я. Да, я знал, что все, что связано с наукой, прогрессорством и развитием тут под запретом, но хотелось бы понять конкретнее. Почему-то среди местных жителей никто точно не мог мне ответить.

Олег Евгеньевич вздохнул.

— Ты правда хочешь, чтобы я тебе это сказал или придуриваешься?

— Действительно хочу знать.

— Согласно Императорскому Слову от две тысячи четыреста девяносто пятого года июля месяца, двенадцатого числа — все научные разработки прекращаются и встают под запрет. Всякий, кто будет продолжать идти вопреки Указу — должен быть незамедлительно казнен без суда и следствия.

Ну, приплыли. То есть покойный император просто так запретил все, что касалось технологического и развития в общем, чтобы… что? И… две тысячи четыреста девяносто пятого года… это что, с момента, как я уснул прошло более четыреста семидесяти лет?!

Вопрос хороший, нужно будет изучить, но сейчас есть более насущные проблемы.

— Так, — сказал я. — А я тут причем?

— Есть свидетели. Множество. Что ты собирал какие-то механизмы в заднем помещении кузницы.

Я открыл было рот, чтобы возразить, что мало ли что там за механизмы в кузнице

могут быть. Чай для простого народа стараюсь, однако Олег Евгеньевич поднял палец, не дав мне сказать ни слова.

— Я бы рад был закрыть на эти слухи глаза, потому что народ у нас… темный, дремучий. Им кузнечные меха покажи, так все — темное колдунство. А про царский самовар я вообще молчу. Но есть одно маленькое «но».

Я поднял бровь в немом вопросе. Внутри себя я догадывался о чем могла идти речь и даже признавал, что был не прав, но виду не подавал.

— Маленькие механические заводные волчки, которые ты подарил бедным детям недалеко от храма. Признаю, действительно увлекательные штуковины, особенно в наше время. Сам-то я не застал тех времен, когда кареты по небу летали, а ты, думаю, о них и не слышал даже.

Я отрицательно покачал головой. Летающих карет я действительно не застал. У нас были самолеты, вертолеты и даже ракеты. А вот кареты… нет, такого не было. А если карета, то к ней еще и лошадь летающая нужна была. Ну, точно глупости же.

— Их мог дать кто угодно, — спокойно возразил я.

— Да в том-то и дело, что да. И я готов бы был и на это закрыть глаза, но сопоставив эти два факта вырисовывается один простой вывод: ты нарушил Указ, в котором четко было сказано, что все разработки запрещены. Я половину из того, что там написано не понимаю, но четко знаю одно — твое дело уже решено на закрытом судебном заседании. Завтра на рассвете тебя повесят.

От удивления у меня даже брови нахмурились, и нижняя челюсть приоткрылась.

Мало того, что это звучало как бред, так еще и сразу на эшафот определили. Какое-то закрытое судебное заседание. А судьи — кто?

— Прошу прощения? — сказал я, не скрывая удивления. — Вот так сразу?

— У нас по-другому не делается, Саша, — ответил он мне, пожав плечами. — По большому счету я вообще делаю тебе одолжение только тем, что сейчас с тобой разговариваю, а не веду прямо к петле. Можно было бы еще положить на стол, приковать кандалами и попросить Ваську тебя попытать, чтобы узнать кто тебя надоумил на подобное.

— А кто-то должен был? — спросил я, хмыкнув.

Олег Евгеньевич пожал плечами.

— Кто знает?

Дело дрянь. Если меня уже каким-то там тайным закрытым судом определили прямо на тот свет, то единственным вариантом выкрутиться было попробовать как-то достучаться до царя. Потребовать обжаловать решение этих незримых вершителей судеб.

— Я имею право на последнюю просьбу, которую вы обязаны выполнить, Олег Евгеньевич?

Внутри меня таилась надежда, что здесь, как и в моем времени действовало золотое правило. Задержанному — один звонок. Осужденному на смертную казнь — последняя просьба. А в одной книге я как-то читал такую фразу: если тебя собрались повесить — попроси стакан воды. Мало ли что случится за то время, пока его несут.