Первый отряд. Истина
Шрифт:
Он отвел глаза. Но я успела перехватить его взгляд. Взгляд хирурга, вырезавшего жизненно важный орган и любующегося удачно наложенным швом.
— А Амиго? — спросила я. — Тот пожар в дельфинарии?
— Это сделал мой брат.
…Не хочу его впускать. Не хочу его брать. Плохой человек…
Я спросила:
— Зачем? Он ответил:
— Амиго должен был умереть.
…Говорил плохие слова. Делал огонь. Плохой дрессировщик…
Я спросила:
— Зачем?
Он
— На языке якутских шаманов такие, как он, называются «ийе кила». На бурятском — «хубилган»…
Амиго — хороший мальчик
…А на языке твоих предков, саами, это звучит как «саива гуэлйе». Красиво, правда?..
Амиго — афалина
…В шаманских обрядах духи зверей помогают шаманам совершать путешествия в иные миры. Амиго должен был умереть, чтобы стать твоим саива гуэлйе.
афалины спасают
…Твоим зверем-помощником. Зверем-проводником.
афалины не оставляют по ту сторону дна никого
Я сказала:
— Уходи, Эрвин. Если, конечно, ты Эрвин. Уходи и не возвращайся ко мне. Ни ты, ни он. Никогда.
Он ответил:
— Я очень виноват перед тобой.
Он сказал:
— Я предатель.
Он сказал:
— Я, кажется, люблю тебя, Ника.
Он сказал:
— Не прогоняй меня. Подожди. Твои предки считали, что предавший должен выполнить три желания того, кого предал. И тогда он будет прощен. У тебя есть желания? Три желания? Я сделаю все, что ты хочешь.
Я хотела прогнать его. Но потом я прислушалась к своей пустоте. Я не знала, где правда. Я не знала, говорит ли он искренне — или это часть большой лжи. Я блуждала в потемках.
И я подумала: если кто-то в потемках протягивает тебе руку, за нее стоит взяться. В темном доме лучше ходить за руку с тем, кто видит во тьме.
— Я хочу, чтобы ты помог Зинаиде Ткачевой уехать вместе со мной.
Он загнул на руке один палец.
— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Он загнул второй палец, потом наклонился и поцеловал меня в губы.
— Свое третье желание я, пожалуй, сохраню на потом.
6
— Я хочу вернуть его.
— Кого?
— Духа, которого у меня отняли. Я хочу снова отличать правду от лжи. За этим я к вам пришла. Вы можете позвать его?
Данилов рассеянно поглаживает желтыми пальцами бубен. Потом качает головой. Отрицательно.
— …Настоящему нойду полагается пройти через муки. Прея чем стать шаманом, он должен практически умереть. Это моя быть смерть от огня, смерть от железа или смерть от воды… — Данилов жестом учителя указывает в мою сторону, точно я являюсь ходячей иллюстрацией из учебника для первого курса шаманскского ПТУ. — Пока тело его лежит бездыханным, незримые духи предков, духи животных и птиц будут терзать его, разрывать на куски варить в котле, пожирать его плоть и пить его кровь. Тем временем душа нойда должна отправиться в странствие на другую
Данилов делает театральную паузу, курит.
— Так вот, за последние сто лет никто в этих краях не проходил обряд посвящения. И я не проходил. Я не нойд. У меня есть некоторые наследственные таланты… Но ты просишь у меня невозможного. Я могу видеть духов, но я не вправе с ними говорить.
— Я сама с ним поговорю.
— Нет. Только нойду позволено заговаривать с духами предков.
— Но это же мой дух.
— Уже нет. Тебе не стоит с ним говорить.
— Так вы можете его вызвать? Без помощи слов?
— Разве что ему понравится мой бубен… — задумчиво выдыхает Данилов.
— Вот этот?!
Я смотрю на лежащий перед нами на столе бубен. Металлический обод. Мембрана из красного пластика. Позолоченные висюльки… Если такое нравится духам, у них странный вкус…
— Другой. Настоящий.
Он снова уходит куда-то наверх. Возвращается быстро.
— Вот. — Он кладет рядом с круглым красным бубном другой, овальный. — Оленья кожа… Этот бубен мне достался от деда.
Он прекрасен. На него натянута оленья кожа цвета палой листвы — золотистой осенней листвы, увядшей, тиснящейся, в бурых крапинках первого тления, в сливочно-желтых лучах… Золотистый овал разделен горизонтальной чертой на две части. В верхней части — красный ободик солнца с лучами-перышками, и красно-желтые домики, одномерные, чуть кривые, какие обычно рисуют дети, и серебристые чумы — две изящных дуги, пересекающиеся на верхушке, а в середине сияние — и разноцветные человечки, и звери, и птицы…
В нижней части — под жирной чертой — все нарисовано черным. Не таким черным, как сажа и уголь, а таким черным, каким бывает покрыта блестящая на свету спинка жука-оленя… Там нарисовано дерево — с кривыми ветвями без листьев. Бесцветные полые дома (один только черный контур), бесцветные полые чумы, люди, звери и птицы… Там нарисована черная окружность луны. И черный олень, понуро бредущий по небу… Луна и оленьи рога проткнуты звенящими при каждом движении бубна медными кольцами…
— Не пойми меня неправильно, Ника, — говорит мне двоюродный дед, — но я должен раздеться. Для настоящего сеанса лапландский нойд обнажается полностью… И ты тоже снимай с себя все. Я пока отвернусь.
7
Из офиса в лабораторию герр Клаус Йегер ходил пешком. Двадцать минут по мощеным улочкам вдоль тихой реки. Двадцать минут здорового быстрого, упругого шага. Ему нравилось чувствовать ритм любимого города. Спокойный пульс. Нравилось чувствовать, что их пульс совпадает…
«Nuernberg-Kultur».
Клаус Йегер остановился перед билблордом как вкопанный. Судорожно вдохнул. Экстрасистола, внеочередной удар сердца. Потом дикая, африканская барабанная дробь. Пульс дал сбой — и его, и города.