Первый шпион Америки
Шрифт:
— Как самочувствие, Александр Федорович? — спросил Локкарт.
— Вполне сносное. Читал «Анну Каренину» Толстого, и несколько раз к горлу подкатывал комок. Ту, толстовскую Россию мы потеряли навсегда!
— Не спешите с выводами, господин Керенский, — загадочно улыбнулся Локкарт, вытаскивая продукгы из саквояжа. — Вы, наверное, проголодались?
— Нет-нет! Ваших запасов здесь хватит на дюжину таких узников, как я! А почему вы сказали, чтобы я не спешил с выводами? — спросил Керенский, рассматривая красочные этикетки на банках с тушенкой. Борода ему шла, делая его круглое лицо интересным и даже значительным. — Есть новости от Деникина? Что с его наступлением на Царицын? Взял он его?
— Пока
Керенский ничего не ответил, заложил руку за борт френча и с суровым выражением лица отошел к окну. Шторы были уже раздвинуты, и большая полоса солнечного света заливала широкую гостиную с овальным столом посредине и шестью мягкими стульями, сделанными из того же красно-коричневого дерева. На стене висел широкий ковер, подле которого стоял диван с изогнутой спинкой и два кресла по бокам. Одна двухстворчатая дверь вела в библиотеку, а другая в спальню.
Локкарт, так и не дождавшись ответа, достал из саквояжа принесенные бумаги, выложил их на стол.
— Вот ваш паспорт на имя Любомира Драгановича. Вы серб, возвращаетесь из плена. Вот справка о том, что два с половиной года вы пробыли в лагере для военнопленных под Казанью. Вот письмо к генералу Пуллю в Архангельск. С письмом поаккуратнее, сами понимаете…
Локкарт оставил документы на столе, сел в кресло. Керенский подошел к столу, взглянул на паспорт, свою фотографию с бородой, справку из лагеря, прочитал письмо, адресованное Локкартом генералу, спрятал бумаги в карман.
— Разрешите вас угостить, Роман Романович, стаканчиком доброго виски! — улыбнулся Керенский, наполнив наполовину хрустальные бокалы. — Я надеюсь, что в будущем у меня найдется время и возможности, чтобы отблагодарить вас по достоинству за все ваши нынешние хлопоты!
Александр Федорович подал бокал Локкарту, оставшись стоять посредине гостиной.
— Так вы все же решились ехать? — снова спросил Роберт. — Не верите мне.
— Я вернусь из преисподней, если то, о чем вы говорите, произойдет, — пригубив виски, почти шепотом, как клятву, произнес Керенский, напряженно глядя в одну точку. — Но слишком трудно разочаровываться.
Ему было тридцать семь лет, но выглядел он сейчас даже старше Рейли. Локкарт познакомился с Керенским сразу же после Февральской революции. Он приехал в Петроград, и Джордж Бьюкенен познакомил его с новым министром юстиции во Временном правительстве. Мягкий, улыбчивый, круглолицый, он выглядел тридцатилетним юноше!! случайно попавшим в круг седобородых министров-капиталистов.
— Член партии социал-революционеров, — представился он, подавая руку английскому послу, и Бьюкенен вздрогнул, когда Локкарт ему это перевел.
Заметив эту реакцию Джорджа, Керенский улыбнулся и добавил: — К большевикам это не имеет отношения. Это другая партия. Выгодная во всех отношениях.
Он еще хотел всем понравиться. Шутил, сыпал остротами, но уже тогда чувствовал свое превосходство и говорил как бы от всего правительства. И он своего добился. Проделав путь
— Когда вы собираетесь ехать? — спросил Роберт.
— Завтра, учитывая то, что вы мне сказали. Надо успеть до этой заварушки.
— Вы не верите в успех?
— Не верю, — помолчав, произнес Керенский.
— Почему?
Он тяжелым взглядом обвел комнату, допил виски, поморщился, потер кончиками пальцев виски.
— Это трудно объяснить. Я знаю Савинкова и большевиков. Он ничего не может. Он истерик. Трус, баба. Наполеон в юбке! Это не фигура… Если б кто-нибудь другой. Неон. Нет лидера, вождя.
— А вы?
— Я пока нет. Мне надо выбраться отсюда, отдохнуть А там посмотрим. — Керенский отер рукой лицо. — Нужен такой, как вы. Спокойный, хладнокровный, уверенный в себе. Ничего не страшащийся. Другой, который бы смог противостоять ему… Мы ведь учились в одной гимназии. Мой отец учил его. Мы даже родились в один день, 22 апреля. Только я на одиннадцать лет позже. Цифра одиннадцать тоже роковая: две единицы. Я его чувствую. Сила и страсть. Ненависть и одержимость. Надо искать того, кто бы смог противостоять ему. Если вы найдете такого человека, то не задумываясь делайте на него ставку… А моя роль уже сыграна. Мое место за сценой. Пора разгримировываться. — Он помолчал. — Ключ я оставлю соседке, как мы и договаривались. Вы не обидитесь, если я возьму кое-что из продуктов на дорогу?
— Берите все, у меня есть продукты, обменяете их в дороге. Это лучшая валюта в этой стране!
— Нет-нет, я возьму только самое необходимое. Спасибо! — Он неожиданно по-христиански отдал глубокий поклон Локкарту. — Дай вам Бог удачи в ваших делах.
Локкарт подошел к нему. Керенский пожал ему руку, с грустной полуулыбкой взглянув в глаза.
23
Сообщение об убийстве немецкого посла графа Вильгельма фон Мирбаха на третий день работы 5-го Всероссийского съезда Советов прозвучало для Локкарта и Каламатиано как взрыв той самой бомбы, которая сотрясла здание немецкого посольства в Денежном переулке и прекратила жизнь бедного графа. Роберт с Ксенофоном с начала дня 6 июля находились на съезде в качестве гостей. Локкарту предоставили целую ложу на втором этаже, и он пригласил всех своих. Над Локкартом сидел французский посол Нуланс, который в отличие от Френсиса хоть и отправил посольство в Вологду, но сам частенько бывал в Москве, имея здесь квартиру и энергично руководя всей французской миссией.
Каламатиано с грустью слушал перепалку между фракцией левых эсеров, которыми руководила Спиридонова, и большевиками. Набор трескучих фраз о мировой революции, о немецком сапоге, попирающем революцию на Украине, и о братском долге перед украинцами перебивался угрозами Троцкого и бранью остальных большевистских лидеров. Простои же народ смотрел этот спектакль весело и бурно: кричал, улюлюкал, свистел, дымил махоркой и дружно хохотал, если неожиданно тишину зала вдруг прорезало крепкое матерное словцо с галерки. Мир-бах поприсутствовал на съезде лишь в первый день. Наслушался всяких гадостей про себя и больше не появлялся. Ксенофону Дмитриевичу было его даже жалко.