Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Это длилось так долго – судороги, биенье, стон, – что она обняла Георгия за шею, стала целовать его намертво стиснутые губы, словно пытаясь успокоить. Наконец губы разжались, он тяжело выдохнул и замер. Полина почувствовала, что весь он становится тяжелее, и чуть сама не вскрикнула: ей показалось, что еще мгновенье – и он раздавит ее. Но он приподнялся на локтях и лег на спину.
Глаза у Георгия были закрыты, грудь прерывисто вздымалась. Прижавшись виском к его плечу, Полина чувствовала себя так, как только однажды, на Казантипе, когда
Но сейчас ей никуда не хотелось возвращаться. Она лежала у Георгия на плече и слушала, как он дышит и как бьется его сердце.
Он открыл глаза, посмотрел на нее; взгляд у него был виноватый.
– Не обижайся, Полин, – шепнул он, целуя ее в макушку. – Сам не пойму, как это я так… Испугал я тебя?
Ей стало так смешно, что она фыркнула прямо ему в плечо.
– Страшное дело, – кивнула она, заглядывая в его смущенные глаза. – Я теперь и спать, наверное, от страха не смогу.
– Ну что ты смеешься? – Георгий тоже улыбнулся. – Слова не сказал, набросился, как… Но я, понимаешь, так себя завел, что думал, изнутри меня разорвет, – тем же виноватым тоном объяснил он. – Мне почему-то все время казалось, что с тобой случилось что-то. Черт его знает, что это на меня нашло, но я ничего с собой поделать не мог, в самолете сидеть даже не мог, туда-сюда ходил всю дорогу, как припадочный, а потом тебя увидел – и… Ну, вот оно так и получилось. Выплеснулось все. Не обижайся, а? Я больше не буду, – пообещал он.
– Нет, ты уж давай будь, – засмеялась Полина. – А то, когда тебя нету… ничего тогда и нету.
– Тебе же холодно, – вдруг заметил он. – Приподнимись-ка, я одеяло сниму с кровати, укроемся.
– Не надо одеяло. Ты такой горячий, что с тобой просто так можно лежать. И разве холодно?
– Холодно, – кивнул Георгий. – А ты не чувствуешь?
– Не-а, – покачала головой Полина. – И почему же холодно? Я вроде топила…
– Ты вьюшку не закрыла, – улыбнулся он. – Видишь, она сверху в печке торчит? Весь жар в трубу выскочил.
– А говоришь, темнеть мне не надо! – расстроенно сказала она. – Что ни сделаю, то одна сплошная дурость!
– Это лучше, чем раньше времени закрыть, – возразил он. – Угорела бы, что б я тогда делал?
– Я же говорю, вечно из двух дуростей выбираю, – кивнула Полина. – Надо тебе это?
– Надо, надо, – засмеялся Георгий. – Тебя мне надо и все твои дурости в придачу. Не вставай, я сейчас опять лягу, даже одеваться не буду, – сказал он, заметив, что она поднимается с кровати вслед за ним. – Растоплю только.
Он все-таки надел джинсы – наверное, стеснялся ходить при ней голый. А ей было жалко, что он стесняется, потому что ужасно нравилось смотреть на него, голого. Впрочем, и так было хорошо – мускулы перекатывались у него на спине, с едва заметной, но вместе с тем явственной мощью двигались на плечах, когда он складывал
Лампа закачалась. Полина засмеялась.
– Просто тут потолки низкие, – сказал Георгий, потирая лоб. – Ты чего смеешься?
– Нравится мне на тебя смотреть, – объяснила она.
– Разве что смотреть! – хмыкнул он. – Ничего, может, тебе потом еще что-нибудь со мной делать понравится.
– Мне и так… – начала было она, но Георгий уже сел на край кровати, наклонился над нею и закрыл ей рот губами.
– «И так» – это ерунда, – шепнул он потом. – Мне-то с тобой совсем хорошо, всему хорошо. Ты не обижайся, я не всегда такой буду… торопливый.
– Я не обижаюсь. – Полина поцеловала его в подбородок, потому что выше не дотянулась. – Ты, Егорушка… Тебе нехорошо, когда я тебя так называю? – спросила она, заметив, что он вздрогнул.
– Мне очень хорошо, когда… ты меня так называешь, – помедлив, ответил он.
– Ты такой родной, – сказала Полина. – Просто ужас, какой ты родной. Мы с тобой месяц всего знакомы. Как же это получилось, а?
– Вот так. – Георгий едва заметно улыбнулся и поцеловал ее. – И вот так. – Он лег рядом, и Полина снова по самую макушку спряталась в кольце его рук. – Я же тебя люблю, Полина…
Он никогда не говорил, что любит ее, но сейчас, когда сказал, Полине показалось, что она уже слышала, как он произносит эти слова. Они как будто всегда были в нем и всегда были обращены к ней, как и сам он, весь он – был всегда. Она не могла представить того времени, когда его не было в ее жизни.
Прямо у нее перед глазами оказалось красно-синее неровное пятно – шрам на его плече. Полина вспомнила, как цеплялась за его плечи, когда он обнимал ее в сенях, поцеловала это пятно и спросила:
– Не болит?
– Что не болит? – не понял Георгий. – А! Нет, ничего не болит. Совсем ничего, Полин! Я ведь эту неделю только и делал, что отдыхал. Даже не то что отдыхал, хотя, конечно, и не работал, но все-таки это не отдых был, а знаешь как…
Георгий рассказывал о том, как ему было в Камарге, Полина слушала, уткнувшись подбородком ему в грудь и глядя в его светлеющие глаза, и понимала, что может лежать так бесконечно и слушать, как он говорит, или молчит, или даже просто спит…
– В общем, я как Иванушка-дурачок, – сказал он. – Или кто там, Конек-Горбунок? Который в котел с кипятком прыгнул, как в живую воду. Вот и я в такой воде плавал.
– Как же ты плавал? – удивилась Полина. – Все-таки зима.
– Мне было хорошо, – сказал он. – Ты не сердишься?
– На что? – не поняла она.
– Что мне было хорошо, хотя… Хотя тебя не было. Но я, знаешь, как-то все время чувствовал, что ты все равно что со мной, – объяснил он. – Я только в Камарге это по-настоящему почувствовал, хотя там-то тебя не было…