Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Об этом ничего нельзя было сказать, любые слова звучали пошло, но Георгию и не надо было говорить. Он чувствовал, что на пленке остается именно то, чего не скажешь словами.
Он снова вышел на улицу уже ночью, часов в двенадцать. В офицерской палатке частью пили, частью спали. Валеры с медсестрой там уже не было.
Дождь начинался и прекращался за день еще раза два, а к ночи небо совсем очистилось от облаков, и казалось, что оно мокрое, и звезды на нем мокрые, и огромная тревожная темно-золотая луна.
Георгий
И он стоял под мокрым чистым небом, по щиколотку в грязи, весь в этом просторе, и, как сердце, чувствовал в себе стыд, горечь и восторг.
Глава 2
Ночная метель давно утихла, небо было чистым, и солнце светило празднично, как будто понимало, что наступил Новый год, и снег покрывал землю и деревья так же празднично и наперебой с солнцем слепил глаза, рождая чувство беспричинного счастья.
В гарсоньерке стояла полная, ничем не нарушаемая тишина.
«И правда, что ли, в окно он вылез?» – удивленно подумала Полина.
Но, заглянув в комнату, она убедилась, что ничего экзотического ее гость не совершил: он просто спал. Причем создавалось впечатление, что всю ночь и полдня он не только не просыпался, но даже не шевелился. Во всяком случае, он был по-прежнему укрыт с головой, и, только присмотревшись, можно было определить, что он все-таки дышит под ватным одеялом.
«О мужчинах беспокоиться – полной дурой надо быть, – полусердито-полувесело подумала Полина. – Они себя, любимых, и так не забудут! Ты им сострадаешь непомерно, с едой торопишься, а они себе дрыхнут как ни в чем не бывало».
Тарелку с холодцом надо было, конечно, поставить в холодильник. Неизвестно, сколько еще проспит владелец жилья, а будить его Полина не собиралась.
Она открыла холодильник – и ахнула, и тут же расхохоталась. Ключи от гарсоньерки, ее ключи с бабушкиным брелочком в виде пронзенного серебряной стрелой гранатового сердца, спокойно лежали на верхней полке рядом с пустой масленкой.
«Ну точно, я же, когда с подарками вчера утром пришла, сразу холодильник открыла! – вспомнила Полина. – Есть же хотела… Тогда, значит, ключи сюда и сунула. Неплохо с ними черт поиграл!»
Наверное, смеялась она звонко – в комнате заскрипела кровать.
– Пробудился? – громко спросила она, не выглядывая из кухни. – Петушок пропел давно, добрые люди уже в новом году похмеляются!
– Я сейчас, – раздался хриплый голос из комнаты. – Подожди, я только…
– Можешь очеловечиваться спокойно, – хмыкнула Полина. – Мне тебя видеть не к спеху.
Уснул он в половине первого ночи, сейчас было два часа дня, и нетрудно было догадаться, какой у него видок после двенадцати с лишним часов непрерывного сна.
Когда Георгий наконец появился на кухне, видок у него был немногим лучше, чем представляла себе Полина, хотя в ванной он пробыл довольно долго и его бармалейская борода
Он покрутил головой, почему-то поежился и сел за стол, не обращая внимания на стоящую перед ним тарелку с пирожками и салатницу с оливье.
– Доброе утро, – напомнила о себе Полина.
– Да, – как-то вяло спохватился он, – доброе.
И опять замолчал, не проявляя ни малейшего интереса ни к собеседнице, ни даже к еде.
«Ну и хорошо, – подумала Полина. – Он лишнего не говорит, и мне, значит, не обязательно».
Она решила сразу же взять быка за рога и выяснить то единственное, что ее сейчас интересовало. А будет он при этом есть или смотреть в одну точку, это, в конце концов, неважно.
– Какие планы? – спросила она, наблюдая, как Георгий придвигает к себе пирожки и безучастно, по-прежнему не глядя на тарелку, берет один, жует.
«Все они одинаковые, – подумала она при виде этого, слишком хорошо знакомого, рассеянного поедания того, что поставлено перед носом. – Нет, с ними точно можно не церемониться!»
– Никаких. – Он пожал плечами; дырочка на его тесной и вылинявшей, неопределенного цвета футболке стала от этого больше, потому что на здоровенном плече сразу разошелся шов. – А что, нужны планы?
– Мне твои планы уж точно не нужны, – усмехнулась Полина. – Мне свои надо скорректировать. – И, не дождавшись хоть какого-нибудь вопроса, объяснила: – Жить мне негде, понятно?
– Почему? – тупо удивился он.
– По кочану! – сердито ответила Полина. – Потому что я в гарсоньерке жила, пока тебя не принесла нелегкая, а теперь, выходит, жить-то мне и негде.
Она боялась, что он сейчас скажет то единственно разумное, что сказал бы на его месте каждый: чтобы она жила в чертановской квартире, на которую поменяла гарсоньерку. Но он ничего разумного, к счастью, не сказал. И, порадовавшись такой явной его заторможенности, Полина быстро предложила:
– Можем договориться: я тебе мебель и прочие принадлежности – постель там, посуду – вроде как бы в аренду сдаю, а ты меня за это временно на постой пускаешь. Ты как?
Она замерла, боясь, что он наконец выйдет из ступора и отреагирует так, как должен реагировать нормальный человек: покрутит пальцем у виска или попросту пошлет ее подальше, не особенно стесняясь в выражениях. Но, на ее счастье, ступор у него был, похоже, глубокий.
– Как хочешь. – Он опять пожал плечами. Полина как завороженная следила за дыркой на его футболке. – Я могу и на кухне спать.
– Нет уж, на кухне я, – быстро возразила она: следовало ковать железо, пока оно не опомнилось! – Диван здесь не раздвигается, ты на нем не поместишься, хоть пополам сложись. Да и к еде поближе. Я и тебя могу едой обеспечивать, – торопливо добавила она, подумав, что уж как-нибудь уговорит маму взять его на довольствие, лишь бы удалась ее афера.
На слово «еда» он наконец-то отреагировал – недоуменно взглянул на пирожки. И тут же так смутился, что этого невозможно было не заметить, хотя из-за бороды трудно было понять, в чем проявляется смущение.