Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Но руку она не отняла и сидела на краю кровати, боясь пошевелиться, чтобы его не потревожить.
Глава 5
Камеру у него отобрали сразу же, как только боевики вырвались за пределы села и за пределы шквального огня, который, впрочем, оказался не настолько шквальным, чтобы им не удалось уйти.
Да камера все равно уже была бесполезна. Кассета в ней кончилась еще в сарае, когда Георгий через окошко снимал последние кадры идущего на улице боя.
Он не сразу решился включить камеру: в голове раскаленным гвоздем
А ранили его, когда уже вырвались из-под огня и оказались в негустом светлом лесу, который начинался у края села и тянулся до самых гор, и покрывал горы. Вылетела откуда-то пуля, шальная, дурацкая, ударила в плечо, и Георгий упал, скорчившись, на траву.
– Вставай! – Тот самый бородатый командир, который сначала руководил всей этой операцией, непонятно, удачной для боевиков или неудачной, а потом заставил Георгия уходить вместе с отрядом, – ткнул его ногой в бок. – Не встанешь – пристрелю на месте. Ну!
В том, что он выполнит свое обещание, сомневаться не приходилось. Георгий тяжело поднялся и, зажимая рукой рану, спотыкаясь, поплелся вперед.
– Быстрей, быстрей шевелись! – Бородатый ударил его в спину прикладом автомата. – Тормозить нас будешь – тоже пристрелю.
Они шли через лес долго. Или просто показалось, что долго, потому что кровь текла не переставая и мутилось в голове? Потом наконец остановились, но, похоже, только для короткой передышки – боевики просто упали на землю под деревьями, переводя дыхание.
– Перевяжи его, Рамазан, – небрежно бросил командир. – А то сдохнет.
– Зачем он тебе? – поморщился Рамазан – молодой, тоже заросший до самых глаз, но не бородой, а короткой черной щетиной. – Сейчас не до него.
– Ничего, пригодится, – широко улыбнулся бородатый. – Если все-таки не сдохнет, в горы продадим. Здоровый, за него много возьмем.
– Он кто такой? – поинтересовался Рамазан, резкими, но точными движениями перебинтовывая Георгию плечо. Бинт ложился туго, и Георгий не удержался от стона. – Заткнись. – Рамазан ткнул его носком сапога в колено и повторил: – Ты кто такой? ФСБ? Зачем камерой снимал?
– Оператор, – прохрипел Георгий.
– Ладно, это мы потом выясним, какой ты оператор, – добродушным тоном сказал командир и коротко, без замаха, ударил Георгия кулаком в скулу. – Рамазан, пленки его у тебя?
– У Вахи. В мешке, – ответил Рамазан, кивая на рюкзак, в котором Георгий держал отснятые кассеты.
Этот рюкзак он таскал за собою повсюду вместе с камерой. Оставлять кассеты на хранение было некому, да он и не оставил бы их даже самому надежному человеку. Отснятый материал и правда напоминал компромат о преступлениях против человечности, и если бы кассеты попали в соответствующие руки, то с ними можно было бы проститься навсегда. А ничто не было ему дороже, чем эти кассеты…
– Все, отдохнули, пора, – скомандовал
– Думаешь, убежит? – хохотнул Рамазан, но приказ выполнил.
Куда они шли дальше, этого Георгий уже не видел. К наручникам привязали веревку и за нее тащили его вперед, подгоняя сзади пинками. И сколько это длилось, он тоже не понимал. Может, час, может, пять часов… Он чувствовал только, что идет по бездорожью и то спускается вниз, то, наоборот, круто взбирается вверх. Несколько раз он падал, но сразу поднимался, потому что слышал, как над ним лязгает затвор автомата.
Когда они наконец куда-то пришли, ни наручники, ни повязку с глаз не сняли. Просто привязали веревку к дереву, и Георгий услышал голос Рамазана – или Вахи? – черт их знает:
– Слушай, если убежать попробуешь, сухожилия подрежу, дальше на карачках поползешь. Понял, да? Ну, отдыхай.
Георгий упал на заросшую травой и покрытую прелой, прошлогодней еще листвой землю и мгновенно заснул – вернее, провалился в забытье.
…Все, что происходило с ним в следующие недели и месяцы, так сильно напоминало кошмарный сон, что он и в самом деле перестал понимать, что с ним происходит: спит он, бодрствует, бредит? Тем более что и ранение оказалось хотя и сквозным, но мучительным – поднялась температура, голова постоянно кружилась, и вдобавок он ухитрился простудиться. Он ведь вообще легко простужался – южный, степной, даже за время, прожитое в Москве, не привыкший к холодам человек… В Чечне, правда, холодов пока не было, но ночевки на голой земле сказались немедленно.
Поэтому, когда Георгий понял, что его наконец куда-то привели, он почувствовал только облегчение. Хотя то место, где он очутился, ничего хорошего ему не обещало.
Наверное, это был лагерь в горном лесу. Георгий успел его увидеть только мельком, как только сняли с глаз повязку, но ему показалось, что боевиков здесь много. Потом его столкнули в траншею, и, пройдя по ней метров двадцать, он оказался в землянке, потом – в яме, которая находилась в углу этой землянки, потом – в длинном лазе, по которому пришлось ползти, и наконец – в следующей яме, отделявшейся от лаза решеткой. Видимо, это и был конец пути, потому что отсюда двинуться было уже некуда. В том числе и вверх – высоты эта подземная тюрьма оказалась такой, что выпрямиться в ней не мог бы и совсем невысокий человек, и уж точно не мог этого сделать Георгий: на его двухметровый рост она рассчитана не была, хотя в ней можно было даже вытянуть ноги, если лечь на матрас в углу.
«У нас с Ниной в Чертанове тоже матрас вместо кровати был», – медленно, как-то бесчувственно подумал он, садясь на это сырое, склизкое ложе.
И тут же почувствовал, что весь матрас под ним шевелится. Он был полон червей или каких-то жуков – на ощупь Георгий не понял, а тьма в яме была такая, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Да и что толку было разглядывать?
Он сполз с матраса и лег прямо на землю, подтянув колени к подбородку и стараясь не шевелить левой рукой, чтобы не разбередить только-только переставшую кровоточить рану.