Первый судья Лабиринта
Шрифт:
Или — вовсе не мы?
Только я хотел набрать адрес в поисковой строке, как заметил еще одну интересную вещь. На клавишах буквы располагались не в два ряда, а в четыре. Вернее, в четырех углах. Слева — русский-латинский, в правом верхнем углу — тоже вроде латинский, но готическим шрифтом, а в нижнем — какие-то витиеватые вензеля, совершенно непонятные. И две кнопки дополнительные: право-лево. И вообще все надписи — на русском. Никакого «delete», никакого «enter». «Удалить» и «войти». Патриотизм?
—
— Шутить изволите? — нахмурился капитан.
— Нет, серьезно спрашиваю. Никогда не видел, правда.
— Руны. — Недоуменно пожал плечами полицейский. — Как на любой клавиатуре.
Я не нашел что сказать. Зато полицейский, кажется, наконец что-то понял.
— Как называется страна, где ты родился? — спросил он, морща лоб.
— Россия.
Он произнес что-то нечленораздельное, но очень эмоциональное.
— Так. Ясно. Хватит на сегодня. Пошли к месту заключения.
— Так за что нас в заключение?
— Сдается мне, вами не мое ведомство заниматься должно. Но сейчас уже поздно, спать пора. А завтра с утра они прибудут — вот и поговорите.
Спорить было бесполезно. Он вызвал паренька, который интересовался джинсами, и тот увел Свету. А потом провел меня по лестнице наверх, по коридору и остановился перед дверью с маленьким зарешеченным окошком. Отпер замок и, проводив меня за дверь, пожелал спокойной ночи. А затем удалился.
Я зажег настенный светильник — обычную тусклую лампочку под круглым плафоном, типа ночника в больничной палате. Комната (камерой я бы это не назвал) со светло-голубыми стенами и напоминала палату: железная кровать, тумбочка, раковина… Даже унитаз имелся за деревянной перегородкой. Ничего ужасного, в общем.
Высокое узкое окно, забранное тремя вертикальными прутьями, выходило прямо на море. Это мы, значит, к самой бухте спустились. Уже стемнело, небо казалось бирюзовым. То там, то здесь еле-еле мерцали какие-то светила. Звезды, наверное.
Помнится, в подростковом возрасте довелось мне с родителями побывать на Черном море. Так вот там небо было совершенно темным, а звезды казались размером с кулак и висели низко. А главное, сразу было ясно: небо не наше. Другое там небо. Вот и здесь появилось такое же ощущение.
Слева над морем перечеркнутые линией огней чернели силуэты домов, таких же прибалтийско-готических, мимо которых мы сегодня проходили.
«Ты ведь был в Прибалтике»? «Был»… — отчего-то вспомнил я.
Сам я как раз там не был, но это ни хрена не Балтия, и так ясно.
Я уселся на широкий подоконник, подтянув колени к подбородку. Как там Света, интересно? Надеюсь, ей не страшно…
Однако хорошо я отпуск провожу. В тюрьме,
Никак не вспоминалось. Я напряг память. Отпуск мой начался с двадцать третьего, а это понедельник. Ах нет, это же вторник. Босс слезно просил в понедельник еще поработать, поскольку как раз взяли этого коммерческого директора. Во вторник утром я был у папы с мамой. В среду двадцать четвертого днем я вернулся и пришел к Свете. А сегодня, значит, четверг, двадцать пятое, завтра — пятница, двадцать шестое сентября… Екарный мазай! Да у меня ж завтра день рождения!
Я истерически рассмеялся. Вот так подарочек!
И что делать-то? Совершенно не знаю.
Невольный вздох вырвался из моей груди.
Я просидел так не меньше получаса. Поспать бы надо, неизвестно, что ждет нас завтра.
Но спать я совершенно не мог.
Я сегодня видел эссенциалию. Может, завтра я увижу костры Трибунала? И никто не узнает, где могилка моя. Наша со Светой..
Промаявшись еще некоторое время, на этой «оптимистической» ноте я все-таки заснул, прямо в своей скрюченной позе.
Будили достаточно вежливо, но настойчиво. Я еле продрал глаза: вчерашний полицейский. Только заспанный. Темно еще, горит ночник.
— Что, уже утро?
Я еле разогнулся, спуская ноги с подоконника. Шея с трудом поворачивалась, ноги затекли. Поспал, блин.
— Пять тридцать семь. — Коп посмотрел на часы. — Приводите себя в порядок и поднимайтесь в караулку, за вами приехали. Дверь я не запру.
Своеобразные порядки у них. Хотя куда я тут денусь.
— А Света?..
— Ваша девушка уже там.
Интересно, кто это по нашу душу…
Я умылся и… ну, все остальное. Пасты вот только не было, а мою несчастную жвачку отобрали.
Когда я поднялся в караулку, Света действительно уже сидела на стуле, сжавшись в комочек и сложив кулачки на коленках. А за столом развалился добродушного вида белобрысый здоровяк в какой-то черной хламиде. Лет тридцати пяти — сорока.
Никак — местный фээсбэшник.
Полицейского не было видно.
— Онищук Петер, Государственный Трибунал, — представился он.
Оба-на! Картина «Не ждали»…
— Латушкин Станислав, аудиторская фирма, — буркнул я.
Поздравляю, дорогой Стас! Ты успел прожить славных двадцать семь лет.
— Садитесь, садитесь, — весьма дружелюбно кивнул Онищук, заполняя какую-то бумажку. Я плюхнулся рядом со Светкой. Она прильнула к моему уху и прошептала:
— Стасик, с днем рождения! Желаю тебе всего-всего хорошего.