Первый узбек: Героям быть!
Шрифт:
Я отблагодарил Касым-шейха единственным способом, показавшимся мне вполне приемлемым. В год захвата Балха и назначения Абдулмумина соправителем, я отправил в Кермине Али с большой группой мастеров-строителей. Я приказал возвести мечеть и ханаку – обитель для паломников. Позже в том месте были добавлены две хазиры*, гробницы под открытым небом, в одной из которых упокоился сам Касым-шейх.
По какой причине он умер, никто не знает. Ко времени ухода из жизни он был стар, годы жизни доходили к восьмидесяти. Такие люди, как Касым-шейх умирают от того, что несут на себе все тяготы мира. Все болезни и горести, несчастья близких, родных, знакомых и чужих людей они взваливают
Кроме этого в Кермине был величественный мавзолей Мир Саид Бахорм самых благородный очертаний. Он разительно походил на мавзолей Исмаила Самани, почти на треть вросшего в землю. Мавзолей Мир Саида построили четыреста лет тому назад. Он настолько мал, что меньше по размеру мавзолеев я не видел. Но он великолепен и простыми словами не передать ажурности заключённого в прямоугольную рамку портала. На ней куфическим письмом написаны суры из Корана.
Считается, что Саид Бахорм был не только человеком величайшего ума. Сохранились предания, что он мог творить чудеса. Я так много раз слышал о людях, которые в древние времена творили чудеса, или они творят чудеса в какой-то местности достаточно далеко от Бухары, но знаком с ними не был. Я говорю о людях, творящих чудеса. И чудес, к сожалению, тоже не видел. Сам не могу их создавать. Сейчас бы мне очень не помешало какое-либо чудо, способное вернуть мне ясность мысли и интерес к жизни.
– Великий хан! Ты не можешь сказать, что с тобой происходит? Неужели воспоминания о давнишнем бегстве не дают тебе покоя, и ты от пережитого тогда унижения не находишь себе места? Всё давно прошло, и даже кости Навруз-Ахмада давно сгнили! Сколько раз мы с тобой убегали от врагов? Но всегда возвращались и побеждали их всех. Так что ты не вспоминай Навруз-Ахмада. Скажи, что не даёт тебе покоя? – не отвяжется кукельдаш. Теперь он хочет замучить меня своими предположениями! Что я могу ему сказать, если сам не понимаю, чего хочу?
– Зульфикар, если ты сейчас же не отстанешь, я отправлю тебя в Бухару, а если ты посмеешь возразить, я отправлю тебя в Ташкент на переговоры с Таваккулом. – Я знаю, что никогда этого не сделаю. За всю мою жизнь я не помню четырёх дней подряд, проведённых нами вдали друг от друга. Это знает и Зульфикар, улыбающийся в седые усы. Он покорно умолкает и удаляется восвояси.
Эти места связаны с противостоянием моего дяди Пир-Мухаммада и нашего общего противника в деле управления государством – хана Науруз Ахмада. Этого Науруз Ахмада звали ещё Барак-ханом. У него как у всех кипчаков было два имени – одно мусульманское, а другое тюркское. Никак они не могут забыть своё кочевое прошлое и кичатся тем, что соблюдают традиции. А сами потихоньку молятся не только Аллаху, но и чёрному коню Тенгре! Если кто-то думает, что Науруз-Ахмад и Барак-хан два разных человека, то он ошибается. После 980 года хиджры я редко имел возможность посещать родные места, связанные с воспоминаниями детства и некоторых трагических обстоятельствах моей жизни.
Отцом Барак-хана был Абду Наср Камал Ад-дин Севенчи-бек, или просто Суюнчи-хан, а матерью Махмуд-султан, дочь казахского правителя Бурундук-бека. А вот дедом был знаменитый Абу-л-Хайр Убайдуллахан,
У Барак-хана был старший брат Кельди-Мухаммад, после него не осталось потомков мужского пола. Тот правил в Ташкенте и умер в 939 году хиджры. А вот уж Науруз Ахмад расплодил одних сыновей девять штук. Пусть никто не думает, что я завидую. До зрелости дожили лишь двое из них – Дервиш-хан и Баба-хан. С ними обоими я расправился за гнусное предательство и безмерную жестокость. Но не своими руками. Руками моего тогдашнего союзника Таваккула, и нынешнего непримиримого врага. Этот выскочка в поле своего халата принёс мне голову Баба-хана 15 раджаба 990 года. За что и получил от меня массу всевозможных наград! Тот день я никогда не забуду.
Именно тогда я подарил Таваккулу свой любимый Мианкаль, кучу драгоценной одежды, да и денег не пожалел. Это привело окружение Таваккула в состояние безмерной и безграничной зависти, заставившей некоторых покинуть скупого султана. Он не хотел делиться роскошными подарками со своими соратниками. Жадность часто приводит к непоправимым ошибкам со стороны правителя. Я предпочитаю больше отдать, чем ждать беспечной спиной внезапного удара острого кинжала.
Отец Науруз Ахмада Суюнчи-хан, мой прадед Хаджи Мухаммад, которого я никогда не знал и не видел, и отец Шейбанихана шах Будуг-султан были братьями. Они росли в одном гареме. Но матери у них были разные. Может быть, от этого и разошлись пути-дороги мужчин нашего большого, но враждующего насмерть рода. Доказательством этому служит то, что все мужчины проклятого Ахматовского рода погибли. Род его угас и никогда не возродиться.
По приезде на мраморные разработки я ни от кого не прятал своего лица, мог ходить везде свободно, потому что хана никто из работников не знал. Ещё в Бухаре мне очень хотелось посмотреть на место, откуда привозят мрамор и воочию увидеть, как его обрабатывают. В набросках и эскизах Гостиного двора, сделанных Али и его помощниками, было много мраморных колонн и ещё каких-то особенных тумб и скамеек! Я мечтал об этом, по ночам мне снилось, что я перебираю гладкие кусочки мрамора. Я даже представлял, как что-то мастерю своими не очень умелыми руками.
Но когда мы прибыли на место моего вожделения, я потух светильником, в котором выгорело всё масло. Со мной иногда такое бывало – стремлюсь к какой-то заветной цели, трачу много времени и сил для её достижения, преодолеваю невообразимые препятствия. Но когда желанное событие произошло и недосягаемая ранее вещь в руках, я её лениво отбрасываю. Не только со мной такое бывает. Чем больше сил тратишь на овладение недостижимым тем горше разочарование от полученного. И лишь спустя некоторое время начинаешь осознавать радость от обладания, но это происходит не сразу.
Всё было так, как я и предполагал. Мы выехали из Бухары ещё до утренней молитвы и никто из проживающих в Арке этого не заметил. В течение всего пути я глупо веселился. Зульфикар стал с недоумением и неодобрением поглядывать в мою сторону. Я резвился как двухмесячный жеребёнок, впервые оказавшийся не в тесном загоне с матерью, а на зелёной траве. От нетерпения, что мы медленно передвигаемся, я подпрыгивал в седле. Делать этого нельзя ни в коем случае: от этого подпрыгивания можно сбить коню спину. Потом уже никто верхом не сможет сесть на коня.